Археологические источники дают много материала для суждения о материальной культуре древних народов и отчасти об их социальном строе и верованиях, но они, за исключением отдельных случаев, бессильны восстановить этнонимы, т. е. названия этнических групп и народов. Исключительное значение памятников письменности, относящихся к изучаемым эпохам, выявляется в том, что даже небольшие и, казалось бы, попутные упоминания современников могут иногда открыть перед нами путь для объяснения сложнейших исторических процессов и совершенно по-новому представить общую картину жизни племен и народов, оставивших после себя только ископаемые остатки материальной культуры. Такой именно характер имеют отрывочные замечания древних историков о народах юго-восточной Прибалтики, и хотя этих замечаний и сообщений очень мало, они помогают понять сущность и условия этнического развития населения изучаемой территории в далеком прошлом.

      Древнейшие, более достоверные сведения о населении юго-восточной Прибалтики относятся к концу I века н. э. и принадлежат Тациту. В «Германии» (гл. 45) римский историк рассказывает кратко об «эстиях», живших на побережье Свевского, т. е. Балтийского, моря»:

      „Ergo iam dextro Suebii maris litore Aestiorum gentes adluuntur, quibus ritus habitusque Sueborum, lingua Britannicae proprior. Matrem deum vene-rantur. Insigne superstitionis formas aprorum gestant: id pro armis hominumque tutela securum deae cultorem etiam inter hostes praestat. Rarus ferri, frequens fustium usus. Frumenta ceterosque fructus patientius quam pro solita Germanorum inertis laborant. Sed et mare scrutan tur ас soli omnium succinum, quod ipsi glesum vocant, inter vada atque in ipso litore legunt" (Tacitus Cornelius, 1867, стр. 58: В. И. Модестов, 1886, стр. 63—64)¹.

      На побережье Балтийского моря есть несколько мест, где имеется янтарь, но самыми обильными по добыче можно считать залежи янтаря на северном побережье Земландского полуострова, где янтарь отлагается ((43)) не только на мелководье, но и на самом берегу. Вполне вероятно поэтому, что Тацит называл «эстиями» жителей именно этого полуострова.

      Археологический материал, приведенный в предыдущей главе, подтверждает такую характеристику: население западной части территории (первая археологическая область) издавна занималось не только рыболовством, но и земледелием, а близость к источникам янтаря стимулировала развитие обмена, открывая возможность ввоза в страну предметов материальной культуры тех стран Средиземноморья, экономика которых стояла на более высоком уровне, чем экономика народов Прибалтики. Воздействие этой более передовой культуры сказывалось на развитии хозяйства и социального строя «эстиев»: у «эстиев», как это видно из археологических источников, были собственные ремесленники, изготовлявшие не только глиняную посуду, но и металлические изделия: орудия труда (топоры, серпы, косы, ножи, ножницы и пр.), предметы вооружения (мечи, копья, секиры, боевые топоры, щиты и т. д.), многочисленные украшения и предметы обихода. Хотя палица (деревянная булава с металлической головкой) оставалась одним из распространенных типов местного оружия, железные мечи и копья также делались на месте. Все это свидетельствует о довольно высокой технике «эстиев». Это не были первобытные дикари, а народ, стоявший на той же стадии хозяйственного развития, что и германцы, которые, как говорит Ф. Энгельс¹, вступили в то время на высшую ступень варварства. Ступени хозяйства должен был соответствовать социальный строй, о характере которого Тацит глухо говорит, что он был похож на нравы и обычаи племени свевов. Это была та стадия развития первобытнообщинного строя, когда в жизни племен начинают играть большую роль военные группы. «Эстии» жили племенами, населявшими всю прибрежную часть юго-восточной Прибалтики.

      Археологический материал позволяет нам несколько расширить территорию тацитовских «эстиев», поскольку материальная культура жителей Земландского полуострова первых столетий нашей эры была тождественна материальной культуре населения бассейна Прегеля и местностей к западу и востоку от него. Соседящие с «эстиями» жители были близки к ним по своей культуре, хотя и имели некоторые локальные отличия.

      Как это ни странно кажется на первый взгляд, другой античный автор, географ Птолемей, живший во II в. н. э., перечисляя племена Европейской Сарматии, не упоминает об «эстиях», в то время как более поздний автор VI в. Йордан (или Йорнандес) снова говорит об «эстиях». Разъяснить это противоречие придется дальше, и к нему мы еще вернемся.

      Птолемей Клавдий в своей «Географии» называет ряд племен и народов Европейской Сарматии, живших у Сарматского океана. Как видно из карты Птолемея, сведения древнего географа о балтийском побережье были крайне неопределенны; большей точности сведений мешало само построение карты, соответствовавшее птолемеевскому представлению о форме земли и вследствие этого приводившее к нарушению пропорций в отношении главным образом широтности. Контуры восточных берегов Сарматского океана (Балтийского моря) нанесены на птолемеевской карте в полном несоответствии с действительностью — не указаны хотя бы приблизительно очертания ((44)) крупных заливов (помечен лишь «Венедский залив» — очевидно, ныне Вислинский залив). Не помогают ориентировке и названия рек, впадающих в Сарматский океан (за исключением Вистулы), ибо приурочить Хрон к Прегелю, Рудон — к Неману, Турунт — к Венте и Хесин — к Западной Двине, как это совершенно произвольно делают некоторые ученые, нет достаточных оснований. Греческая транскрипция настолько исказила местное произношение, что расшифровка птолемеевских названий сводится больше к догадкам, чем к научно-лингвистическому анализу.

      Не отличались точностью и сведения Птолемея об обитавших на побережье Сарматского океана народах: из упоминавшихся Птолемеем названий племен только немногие встречаются позже у других географов и путешественников. Поэтому научное использование птолемеевских указаний представляет исключительную трудность, и всякое толкование сообщаемых им этнонимов и географических названий вызывает среди ученых споры.

      Птолемей привел списки племен, живших подле Сарматского океана: поскольку нас в данном случае интересует не все побережье, а только юго-восточная часть его, ограничимся списком, который к этой территории относится. В списке числятся живущими к востоку от р. Вистулы гитоны, сулоны, фругундионы, финны, галинды, игилионы, судены, ставаны и др. У самого устья р. Вистулы жили венеды.

      В отношении гитонов мнения ученых расходятся — считать ли их готами или каким-либо иным народом. Дело в том, что в дотацитовских сведениях об южной Прибалтике имелись отрывочные ссылки древних путешественников о народе, обитавшем на «Янтарном берегу», откуда страны Средиземноморья получали «электрон» (янтарь). Сначала Страбон (I в. до н. э.), потом Плиний Старший (I в. н. э.) ссылаются на записи Пифея из Массилии (Марселя), достигшего в IV в. до н. э. «Янтарного берега» Балтийского моря. Пифей называет жителей этого побережья «гуттами», упоминает об о-ве Мориморуса и перечисляет некоторые реки. Сам Плиний Старший лично побывал в северо-восточных областях территории, занятой в то время германскими племенами. Пользуясь своими личными сведениями и записями Пифея, Плиний называет последовательно (с востока на запад) реки, впадающие в Балтийское море: Гутталус, Вистиллус, Албис, Визургис, Амизиус, Ренус, Моза. Гутталус считается местом, где жили гутты Пифея; поскольку эта река помещена Плинием восточнее Вислы (Вистиллус), она может быть или Прегелем, или Неманом, или Западной Двиной — у устья одной из этих рек и был расположен «Янтарный берег».

      «Янтарный берег» древних находился, вероятнее всего, на северном побережье Земландского полуострова; большинство ученых XIX в. высказывалось за то, что р. Гутталус — это Прегель. Гутты Пифея должны были бы в таком случае быть «эстиями» Тацита, т. е. жителями Земландского полуострова,— на такой точке зрения стояли немецкие ученые Цеус и В. Пирсон. Однако немецкие националисты, вроде Фойгта, возражали против такого толкования текста Пифея и утверждали, что гутты — это готы. Отсюда следовало, что германское население (готы) являлось древнейшим из всех народов, обитавших на территориях южной Прибалтики.

      В. Пирсон в своей работе «Электрон, или о предках, родстве и названии древних пруссов» (W. Pierson, 1868) доказывал невозможность отождествления гуттов с готами. Вслед за Цеусом он обратился к скандинавским источникам, на которые ссылались немецкие националисты, и разоблачил ((45)) лживость ссылок на них. В скандинавской саге «Снорра Эдда» упоминается о каком-то готском племени, выселившемся в начале нашей эры (или в последние десятилетия до нашей эры) из Скандинавии (с о-ва Готланда?) на южное побережье Балтийского моря и начавшего свои дальнейшие странствования с территории у устья р. Вислы. Эти готы никак не могли поэтому жить в IV в. до н. э. на «Янтарном берегу». Что же касается других переселений германских племен, то они направлялись, как утверждают скандинавские источники, с юга на север (а не в обратном направлении) — из Дании в Швецию.

      Подвергнув анализу исторические источники и произведя обширные лингвистические изыскания, В. Пирсон пришел к выводу, что гутты Пифея могли быть предками не германцев, а только литовцев. Пирсон отождествил гуттов с гитонами Птолемея, геттами Йордана (VI в. н. э.), гуддами XIV—XVI вв. Общим именем гуттов («гудды», «гуды»), геттов или даже «готов»население юго-восточной Прибалтики, как утверждал Пирсон, вплоть до XVII в., т. е. до исчезновения пруссов как народа, называло все прусско-литовские племена. Название это упоминается во многих историческихпамятниках. Так, Болеслав I Польский в своем завещании (датируется XI в.) писал, что он является повелителем славян, поляков и «готов», разумея под этим именем прусско-литовское население. Польский хронист Кадлубек под 1200 г. сделал в своей хронике запись о «гетах», среди которыхособо выделил пруссов. В записях начала XIII в. тот же хронист пишет: «геты, называвшиеся ятвягами», «гетами называются все литовцы, пруссыи другие народы того же происхождения». В Силезской хронике XIV в.гетами в одном месте названы пруссы, в другом — литовцы. Вплоть до XVII в. сами пруссы называли своих сородичей, живших на побережье Курского залива, а также и всех литовцев «гуддами», причем, по словам Пирсона, в принеманских районах народы литовского племени обозначались общим именем гутты (гудды), а в более южных районах — геты; смысловое содержание этих названий было одним и тем же.

      Название гуды (гудай) сохранилось у литовцев до настоящего времени, но оно применяется ими только по отношению к белорусам. Казалось бы, что это противоречит теории В. Пирсона, но ученый не склонен был признать в этом какое-либо противоречие. Он доказывал, что в данном случае произошло часто встречающееся в языке явление переноса значения с одного объекта на другой: поскольку у литовцев — утверждал Пирсон — укоренилось в качестве самоназвания имя одного из племен, лиетува, название гуды стало применяться к тому народу, с которым литовцы жили совместно на одной территории (во время литовско-русского государства), а именно к белорусам, чтобы выделить их от собственно литовцев.

      Не все в этой теории В. Пирсона четко и доказательно, а некоторые детали допускают совершенно иное объяснение. Так, например, слишком упрощенно толкуется Пирсоном появление названия гуды в виде обозначения не литовцев, а белорусов. Если этнонимы гуды и геты употреблялись литовцами как синонимы, то перенос этого названия на литовцев мог произойти по иной причине, чем та, на которую указывает Пирсон. «Геты» (jetui) средневековых хронистов — это ятвяги, судавы; позже значительная часть ятвягов растворилась среди белорусов, и потому не удивительно, что в литовском языке (в основе которого — если говорить о современном литературном языке — лежит западно-аукштайтский диалект, близкий судавскому) ((46)) ассимилированные белорусами ятвяги продолжали сохранять свое прежнее название, а затем это название было перенесено на всех белорусов.

      Признание гуттов не готами, а «эстиями» или гетами заставляет В. Пирсона искать корни происхождения литовцев не на берегах Балтики, а в придунайских равнинах и причерноморских степях. Предки литовцев, гут-тоны, утверждает В. Пирсон, тождественны с гетами. В обоснование этого положения он приводит много доводов, мобилизуя для этого и лингвистику, и этнографию, и памятники письменности. Согласно теории Пирсона, народ язиги (или яциги), о котором упоминает Страбон,— это ятвяги. Во времена Страбона они жили вместе с тырегетами между Бугом и Днестром, а около 170 г. н. э. (при Птолемее) обитали на нижнем Дунае, на р. Тисе и в Карпатах. В XI в. н. э. они жили уже севернее Карпат на Нареве и Буге, по соседству с поляками и галиндами, и известны нам под именем ятвягов, ятвежь, готвезей, готвезитов и полексиан, или подляхов. Родственные язигам племена гетов занимали в VI и V вв. до н. э. правый берег нижнего Дуная, а в IV, в. до н. э.— левый берег. В 50 г. до н. э. геты под управлением своего вождя Биребистаса достигли наибольшего могущества, но вскоре эта «держава» распалась. Часть гетов возвратилась на правый берег Дуная, а оставшиеся на левом берегу в течение некоторого времени сдерживали натиск германских племен, но вскоре были смяты и приведены в движение на северо-запад. Здесь, на Днестре, геты влились в состав язигских племен. В доказательство тождества язигов и гетов с гуттскими, т. е. литовскими, племенами Пирсон ссылается на множество совпадений в обычаях гетов (по Геродоту, Овидию и Мела) и пруссо-литовцев: например, ристалища при погребении, сожжение вместе с знатными покойниками их рабынь и боевых коней, многоженство и покупка жен, принесение в жертву богам пленных, употребление в пищу кобыльего молока и лошадиной крови, ношение длинных волос и бород, ношение штанов и т. д. Кроме того, указывает Пирсон, совпадают религиозные обычаи и названия богов; имена вождей гетов этимологически расшифровываются литовскими словами (например, гет-ский бог Замолксис, живший под землею и охранявший мертвых, соответствует богине подземного мира и земли Замелуксу у пруссов; второе божество гетов, называвшееся ими Гебелейзис, можно было бы объяснить литовским словом «гивелейджис», т. е. дающий жизнь; название верховного жреца у гетов (декинайос) сближается Пирсоном с литовским словом «дегинас», что обозначает «зажигающий огонь»; имя вождя гетов Биребистас может быть, по Пирсону, этимологически сближено с литовским словом «бирбине» (свирель) или выведено из слов «вирай» (мужей) и «вести» (вести) и т. д. Последняя этимология, несомненно, выведена произвольно и не соответствует правилам литовской грамматики, но другие пирсоновские догадки и сближения имеют научную базу.

      Если бы даже признать в какой-то мере правильность доказательств Пирсона о том, что геты и язиги принадлежали к литовским, или, как называет Пирсон, «гуттским» племенам, то все же это не решает еще проблемы литовского этногенеза, потому что геты и язиги обитали незадолго до нашей эры на берегах Черного моря и нижнего Дуная, а в это время в Прибалтике уже давно существовали народы, которые никак нельзя оторвать от летто-литовцев. Ранние периоды литовского этногенеза уходят гораздо дальше в глубь истории, чем это представлял себе Пирсон. Но живая связь балтийского населения с населением северного Причерноморья и ((47)) последующие — вторичное, третичное и прочие передвижения остатков гетских и язигских племен в районы Нарева и Буга — могли иметь место и в первые века нашей эры.

      Более подробный анализ теории Пирсона и всей его аргументации отвлек бы нас далеко от этнических территорий юго-восточной Прибалтики, поэтому мы ограничимся сказанным; к этой теме мы предполагаем вернуться в специальной работе, связанной с проблемой этногенеза литовцев.

      Если вопрос о гуттах Пифея и гитонах Птолемея нельзя еще считать окончательно решенным, то не менее спорен вопрос о венедах. П. Н. Третьяков считает венедов Птолемея вендами-славянами. А. Д. Удальцов признает их протославянами и протобалтийцами (А. Д. Удальцов, 1944, 1949 и др.; Н. Державин б. г.; П. Н. Третьяков, 1948). П. Шафарик, как известно, полагал, что под этим именем выступали и славяне, и балтийцы. Все эти заключения произведены не на археологическом материале, а на толковании античных текстов; между тем в этих текстах территория обитания венедов указана крайне расплывчато, и поэтому нельзя судить, жили ли венеды на территории юго-восточной Прибалтики или южнее, ближе к устью Вислы. В более поздние времена на Висле жили венды-славяне, а к юго-западу от Рижского залива, на реке Венте (на этой реке у устья стоит теперь город Вентспилс) — венты-балтийцы. Древние авторы объединили оба народа под именем венетов или венедов. Материальная культура вендов имеет резкие отличия от материальной культуры балтийских племен — это чисто славянская культура, поэтому и объединять их с вентами, или венетами, нет никакого основания.

      Учитывая существующие разноречия в высказываниях ученых, можно все-таки, как сказано выше, этнонимы гитоны и венеды применить к определенным народам, жившим в Прибалтике. К каким же известным нам позже народам отнести другие упомянутые в списке Птолемея народы?



      П. Шафарик (1848, т. I, кн. 2, стр. 285—286) пытается расшифровать некоторые из них: он утверждает, например, что название «фругундионы» Птолемей дал бургундам. К этому толкованию склонен и А. Д. Удальцов¹, но мне не кажутся убедительными эти доводы. Значительно доказательнее сближение П. Шафариком птолемеевских названий «Γαλινδαι» «Σουδινοι» с галиндами и судавами — и не только потому, что они фонетически близки, но и потому, что расселение этих племен Птолемеем к югу и востоку от истоков р. Хрона (Прегеля или Немана?) совпадает с расселением балтийских племен галиндов и судавов в X—XII вв. н. э. Но если Птолемей имел возможность назвать эти сравнительно небольшие племена, то почему он не упоминает об «эстиях», которые, по Тациту, занимали довольно большое пространство побережья? Говорит же о них Йордан, с указанием их местонахождения за устьем Вислы, после видивариев: „Ad litus autem Oceani, ubi tribus faucibus fluenta Vistulae fluminis ebibuntur, Vidivarii resident, ex diversis nationibus aggregati, post quos ripam Oceani item Aesti tenent, pa-catum hominum genus omnino" (Jordanis, 1861, гл. V, стр. 28)². ((48))

      В основе многих сообщений Йордана лежит работа Кассиодора (V— VI вв.) „Historia Gotica", до нас не дошедшая. Поэтому трудно сказать, основывается ли сообщение Йордана об «эстиях» на его собственном материале или все это заимствовано у Кассиодора.

      Более ста лет назад П. Шафарик сформулировал одно положение, касающееся «эстиев», которое может разъяснить кажущееся противоречие между сообщениями Тацита, Птолемея и Йордана: П. Шафарик утверждал, что «эстии» — вовсе не название народа, а географическое определение, обозначающее «люди, живущие на востоке»; подлинный этноним этого народа остается для нас неизвестным, хотя, по мнению Шафарика, можно считать твердо установленным, что «эстии» были литовского племени.

      П. Шафарик исходил из тщательно изученного им исторического и лингвистического материала, касающегося этого вопроса: «Следуя в этом важном предмете не столько мнению других, сколько скорее собственному убеждению, приобретенному долговременным исследованием всех исторических свидетельств, природных свойств обоих языков (литовского и славянского) и прочего подобного,— писал он,— мы считаем народы литовский и славянский двумя ветвями одного поколения в доисторическое время, но в историческое, вследствие внешних обстоятельств, до того удалившимися одна от другой, что теперь можно смотреть на них, как на два разных народа, которые, однако же, между всеми индоевропейскими народами все еще самые ближайшие один к другому. А потому в системе индоевропейских поколений ставим мы эти два братские народа вместе, один подле другого, называя их поколением виндским. Отделение поколения литовского от славянского произошло, без сомнения, вскорости после поселения обоих народов в Европе» (П. Шафарик, 1848, т. I, кн. 2, стр. 279—280). «Народы литовские обитали с незапамятного времени,— пишет дальше Шафарик,— в нынешней своей земле, соседя с виндами и славянами и скрываясь то под именем ближайшего по происхождению к ним народа виндского, то под немецким географическим названием эстиев, т. е. людей, живущих на востоке. Это доказывается, с одной стороны, невозможностью прибытия их туда откуда бы ни было в известное историческое время, именно по р. хр., а с другой — очевидными и верными историческими признаками и остатками существования их в теперешней земле» (П. Шафарик, 1848, т. I, кн. 2, стр. 284—285).

      Приведя доводы против прибытия литовцев в позднее время (в начале нашей эры) из южной Европы или Азии, Шафарик высказывает еще одно соображение в пользу своей теории: «К последним доказательствам принадлежит не только раннее известие о пруссах, судинах и галиндах, народах, как мы вскоре докажем, без сомнения литовских, но в особенности название Балтийского моря словом Baltia. Этим словом уже во время Пифея (320 г. до н. э.) называлось море и соседний полуостров Самбия... Я уверен, что слово это происходит от древнепрусского, латышского и литовского baltas, beita и значит белое море, хотя я также очень хорошо знаю, что одни производят его от немецкого balte, belte (balthus — пояс), а другие от славянского «блато» (болото). Но немецкое происхождение слова потому уже неосновательно, что сами немцы это море называли Austrmarr, Eystrisalt, Ostersal, Ostsee, отнюдь же не Balt, Belt; a славянским словом «блато» называют только озера, болота, но не моря, напр., Блато, Блатно в IX столетии — нынешнее озеро Балатон в Венгрии, Пинское блато и др. А потому я убежден, ((49)) что уже в то древнее время, которое заключается между Пифеем и Птолемеем (320 г. до н. э.— 175 н. э.), жили пруссы, латыши и литовцы в тех самых землях, где их (говоря вообще) позднее находим» (П. Шафарик, 1848, т. I, кн. 2, стр. 284—285).

      Надо сказать, что большинство положений П. Шафарика (кроме заключения его о виндах) подтверждается историческими свидетельствами, археологией и топонимикой исследуемого района. П. Шафарик утверждал, что слово «эстии» является германским географическим названием, а не этнонимом племени. Но ведь это название сообщено Тацитом, в добросовестности которого не сомневался и Шафарик? Да, это так, но Тацит сам мог быть введен в заблуждение своими осведомителями. Названия народов, обитавших у Свевского моря, Тацит узнал от других лиц, а не путем личного посещения этих земель. «Был ли сам Тацит в Германии — это вопрос темный, хотя из самого характера сочинения скорее видно, что оно написано не на основании личного знакомства со страной и ее народами. Но, кроме литературных данных, он располагал и устными сообщениями лиц, воевавших в Германии и живших на ее границах, на левом берегу Рейна, и архивными источниками, какими были донесения полководцев сенату» (В. И. Модестов, 1886, стр. XIV). С этим мнением необходимо согласиться, поскольку, заканчивая описание Свевии (гл. 46), Тацит отмечает: «Остальное уже баснословно, именно, будто геллузяне и оксионы имеют головы и черты лица человеческие, а туловища и члены звериные. Но, как вещь недоказанную, я оставляю это под сомнением» (Tacitus, 1867, стр. 65). Первоисточником полученных Тацитом сведений о народах за Рейном были германцы. Но для них и море за Вислой, и люди, обитавшие на его берегах, были «восточными». Если они в древности называли Балтийское море Austrmarr, Eystrisalt, то более чем вероятно, что жителей побережья они звали eysti — в латинской транскрипции aesti. Таково происхождение этого названия у Тацита.

      Йордан в своем сообщении об «эстиях» не оригинален. Неизвестно, откуда получил сведения и Кассиодор; может быть, в основе всех сообщений лежат также известия Тацита, несколько модернизированные. Сам Йордан, так же как и Тацит, в этой области не был; следовательно, название народа он узнал от третьих лиц. Осведомителями Йордана (или Кассиодора) могли быть также лишь германцы. Больше данных за то, что сообщение об «эстиях» Иордан заимствовал у Тацита — на это указывает транскрипция слова „aestii", а не „estii".

      Таким образом, утверждение П. Шафарика, что «эстии» — германское географическое название, а не имя народа, находит поддержку в анализе слова и в истории его происхождения.

      П. Шафарик не ограничился только тем, что усомнился в значении слова «эстии» как этнонима; он доказывал, что этот народ, о котором сообщал Тацит, ничего общего не имеет с германцами, а принадлежит к «литовской ветви». И в этой части своей теории он оказался прав.

      Текст Тацита об «эстиях» вызвал большое количество толкований. Немецкий историк XIX в. И. Фойгт, анализируя текст Тацита, обратил внимание на два обстоятельства: «эстии» якобы называли янтарь «немецким» словом glesum (от корня «glas») и в виде религиозной эмблемы носили изображение кабана, что Фойгт считал «специфическим признаком» германских племен. Отсюда немецкий историк пришел к выводу, что «эстиев» ((50)) можно причислить к немцам (J. Voigt, 1827, стр. 57, 75, 101).

      Совершенно иной вывод из тех же слов Тацита сделал П. Шафарик. «Мать богов, которой поклонялись эстии,— писал он,— прусско-литовская Seewa, Zemmes mahti латышей, т. е. богиня лета и земных произведений, есть славянская Жива». Изображение кабана не было спецификой одних германцев: оно было «в таком же общем употреблении у литовцев и славян, как и у германцев» (П. Шафарик, 1848, т. I, кн. 2, стр. 297). Что же касается названия янтаря («glesum»), то, по мнению Шафарика (1848, т. I, кн. 2, стр. 297), пруссы, жившие вместе с немцами, «могли, без сомнения, называть его словом, скроенным на немецкий лад». Шафарик (1848, т. I, кн. 2, стр. 276— 281) считал, что туземным населением страны янтаря, о которой говорил Тацит, были пруссы — народ «литовского племени».

      Во второй половине XIX в. С. Виберг в своем исследовании «О влиянии народов классической древности на народы Севера» опроверг один из аргументов теории Фойгта, доказав, что народ, добывавший янтарь на балтийском побережье,— пруссы, называл эту ценную окаменевшую смолу не «глезум», а «гентарас» (у литовцев — «ентарас») и что с таким названием она распространялась у восточных славян (С. Wiberg, 1867, стр. 31, 41, 42, 95). Что касается названия «glesum», которое стало известно Тациту, то оно, во-первых, могло исходить от народа-посредника, передававшего янтарь на Запад, а, во-вторых, корень этого слова не обязательно следует выводить из немецкого языка, так как у славян существует слово «глаз», которое, возможно, имело распространение у вендов.

      Если название «эстии» не было этнонимом, а лишь германским географическим названием, то вполне понятно, почему Птолемей не употреблял его. Осведомителями этого географа были греческие и восточноевропейские торговые посредники, соприкасавшиеся с балтийскими народами не со стороны западного побережья Балтийского моря, где жили германские племена, а со стороны безбрежных равнин Европейской Сарматии. Большинство птолемеевских осведомителей не доходило в своих странствиях до моря и о жизни населения Прибалтики знало понаслышке. О «венетах» они слышали, и, как правильно предполагал Шафарик, под этим собирательным именем у Птолемея могли скрываться не только славянские, но и балтийские племена.

      В 820 г. биограф Карла Великого Эйнхард (Eginhard, „Vita Caroli"), перечисляя народы, живущие по восточному берегу Балтийского моря, упоминает славян и «эстиев»; однако это сообщение не прибавляет никаких новых доказательств к тому, что написал Йордан, поскольку Эйнхард явно использует в качестве первоисточника труд того же Йордана.

      В конце IX в. вышел в свет труд Орозия (VI в.) в англо-саксонском переводе, под названием «Всемирная история». Переводчик предпослал труду ученого монаха свое предисловие географического характера; в этом предисловии сказано, что восточное побережье Балтийского моря, которое переводчик называет Ost-sâe, занимают «остии» (Osti). Там же помещено сообщение некоего Вульфстана из Хэдума (позже — г. Хюдабю в Шлезвиге) о его поездке к устью Вислы; в сообщении говорится о стране Витланд (Witland, Weydelant, дословно — «пастбище») и ее обитателях «эстах»¹.((51))

      По словам Вульфстана, все побережье западнее устья Вислы занимали венды. На восток от страны вендов находилась большая восточная область (Eastland) и в этой области имелась Витланд — страна «эстов». Таким образом, сообщение Вульфстана как будто опровергает утверждение П. Шафарика о том, что название «эсты», или «эстии», не является этнонимом. Более внимательный анализ самого сообщения Вульфстана и транскрипции приводимых им названий заставляют нас, однако, прийти к другому заключению.

      Вульфстан не рискнул проникнуть в Витланд, и поэтому все то, что он разузнал, основывается на рассказах жителей Трусо — обменного пункта при устье Вислы. Проверить эти рассказы Вульфстан не мог, тем более, что сам он мало разбирался в местных нравах и обычаях, вследствие этого в записи имеются противоречия и неточности. Транскрипция названий Вульфстаном не выдержана: то он пишет «Weonodland», то «Winodland» (страна вендов). В одной части своего сообщения Вульфстан говорит о том, что «эсты» не употребляют вовсе пива, заменяя его медом; в другом же месте он утверждает, что сосуды с пивом или водой, поставленные возле покойника, «эсты» умеют даже летом замораживать. Описывая погребальные обряды, Вульфстан явно смешивает состязания при похоронах (в которых видное место занимают конские скачки) с формой распределения имущества покойного и т. д. Словом, информатор допускает ряд неточностей, объясняемых его плохим знакомством со страной, о которой он сообщает.

      Откуда получил Вульфстан свои сведения — можно догадываться: это были, вероятно, датчане, жившие в Трусо. Только датчанин мог называть Witland, Weydelant (пастбищем)¹ местность, прилегающую к Вислинскому заливу. И не случайно современник Вульфстана, поместивший его сообщение в виде приложения к англо-саксонскому переводу Орозия, вместо вульфстановской транскрипции «эсти» пишет «ости», т. е. люди, живущие на востоке, у Восточного моря (Ost- sâe). Так расшифровывается англосаксонским переводчиком Орозия географический смысл приводимого Вульфстаном названия „esti"; это не самоназвание народа, а его обозначение западными народами-соседями. П. Шафарик оказался прав в своих утверждениях.

      Если Вульфстан не внес ничего нового в вопрос об этнониме жителей Земландского полуострова, то он все-таки доставил нам возможность получить некоторые сведения об обычаях «эстов» той эпохи, и хотя эти сведения основаны только на слухах и преданиях, они все же представляют большой научный интерес.

      По словам Вульфстана, «восточная область» (Eastland) очень велика и в ней имеется много укрепленных пунктов, в которых сидят «короли». ((52))

      Страна отличается изобилием меда и рыбы; короли и знатные люди пьют кумыс, а неимущие и рабы приготовляют себе напиток из меда. Там слишком много воюют между собою. «Эсты» не употребляют пива, но меда там достаточно.

      Вслед за тем Вульфстан приводит рассказы о том, что покойники лежат якобы в своих хижинах по месяцу и более, пока будет совершен над ними обряд сожжения, а умершие короли и люди знатные не сжигаются и по полугоду. И пока покойников не сожгут, ежедневно родные и друзья пьют и веселятся подле их трупов. Когда же наступает день похорон, то близкие покойника делят его имущество на несколько частей и выносят на далекое расстояние от поселка. Люди, имеющие лучших лошадей, оспаривают в скачках свое право завладеть той или другой частью имущества покойного. Погребение совершается после этих скачек — покойного кладут на костер и сжигают вместе с украшениями, одеяниями и оружием.

      «Эсты», по словам Вульфстана, владеют искусством замораживать покойников, пока те лежат дома, дожидаясь погребения, и делают это не только зимой, но и летом; они умеют создавать такой холод, что поставленные возле покойника в сосудах пиво и вода замерзают.

      Некоторые подробности, сообщаемые Вульфстаном, кажутся фантастическими, потому что информатор получал сведения от третьих лиц; но в основе рассказов чувствуется несомненный фактический материал, который имеет большое значение для этнографического изучения «эстов». Похоронные игры, о которых писал Вульфстан, имели распространение у западных литовцев вплоть до первой половины XIX в., а в Закарпатской Украине сохранялись у местного населения чуть ли не до наших дней; ристалища, похоронные скачки, пиво в качестве погребального ритуального напитка и др.— все это указывает на преемственность более поздней литовской культуры от культуры вульфстановских «эстов». И в то же время обычаи «эстов» обнаруживают необычайную близость к обычаям и обрядам славян.

      В фантастических подробностях искусственного замораживания трупов у «эстов» выступает особый этнический колорит сказочной традиции, сохранявшийся и у летто-литовцев. По словам Преториуса, в старых литовских сказках содержались подобные описания. В основе же рассказов о замораживании лежит, вероятно, действительность, изукрашенная вымыслом, а именно, применение погребов-ледников в хозяйстве. Возможно, что покойников клали на лед в погреб, чтобы предотвратить быстрое разложение.

      При сверке записей Вульфстана с теми данными, которые вытекают из археологических источников, обнаруживается значительное совпадение; в частности, совпадают сведения о существовании в IX в. социальной дифференциации и о зарождении классов у жителей западных областей юго-восточной Прибалтики.

      Запись Вульфстана о том, что «короли и знатные люди пьют кумыс», свидетельствует о большом развитии коневодства. А так как на этой территории и позже — в эпоху вторжения крестоносцев — коневодство было одной из основных отраслей животноводства и кумыс еще в XIII в., как утверждал Дусбург, был любимым напитком пруссов, то можно говорить об устойчивой традиции населения в отношении выращивания лошадей. Эта этническая традиция сохранялась у западнолитовского населения ((53)) многие столетия, вплоть до конца XIX в., хотя по общему направлению хозяйство было не скотоводческим, а земледельческим.

      В современных Вульфстану скандинавских хрониках жители Земландского полуострова названы «семби». Можно ли это название считать этнонимом народа «эстии»?

      Некоторые немецкие историки прошлого столетия пытались объяснить название «семби» мифологией. У легендарного короля пруссов Видевута был-де сын Само — и вот по его имени и была названа область, которая досталась ему после раздела королем своих земель между сыновьями. Неправдоподобность такого объяснения была ясна для большинства ученых XIX в., и теория эта в начале XX в. потеряла своих защитников. Получило большее распространение иное объяснение. В основе названия «семби» лежат два корня — сем и би (бю). Наличие второго корня указывает на скандинавское происхождение названия, ибо би (by) обозначает «поселение». Но в скандинавских языках нет звуков з и ж, которые заменяются с, поэтому sem может обозначать зеж.и жем. Такой корень (зем, жем) привычен для славянских и балтийских (летто-литовских) языков: и в тех, и в других языках этот корень входит в слово «земля» (лит. žemė*, лат. zeme, польское ziemia, русское земля). Вероятно, жители области называли свою страну «земе», или «жеме», т. е. земля; скандинавы же не могли выговорить «земби» или «жемби» (область поселений), а произносили «семби» (semby, позже — самби). Отсюда пошло название жителей этой страны — «семби» или «самби».

      Такое объяснение нам кажется правильным. Оно не только выясняет генезис названия, но и указывает его этнический характер: называть себя «жемами», или «земами», могли только племена летто-литовского происхождения. Отсюда можно вывести заключение, что «земы», или «жемы», принадлежали к летто-литовским племенам.

      П. Шафарик и в этой части своей теории оказался прав. Он, правда, утверждал, что народ, названный Тацитом и Йорданом, был «литовским» народом, но при этом он имел в виду не современных литовцев, а тот литовский «пранарод», от которого произошли и современные литовцы, и латыши, а в прошлом происходили пруссы, куры, ятвяги-судавы, жемайты, земгалы, летгалы и другие летто-литовские племена. В соответствии с индоевропейской теорией, П. Шафарик считал славян и литовцев «одним поколением», позже разделившимся на самостоятельные ветви — славянскую и литовскую. Разделение это произошло, по Шафарику, задолго до нашей эры и во всяком случае не на территории Прибалтики. В настоящее время все большее число советских археологов приходит к выводу, что не в первых веках нашей эры (как предполагали раньше П. Н. Третьяков и А. Д. Удальцов, исходившие при этом из марровских толкований процесса этногенеза как перехода «автохтонного» населения отдельных областей, путем «взрыва», из одной языковой стадии в другую, из одного этнического состояния в другое), а в начале II тысячелетия до нашей эры надо искать корни литовского этногенеза'. П. Шафарик сто лет назад как бы ((54)) предвосхитил эти выводы современных нам ученых. Это не значит, однако, что проблема этногенеза летто-литовцев, или балтийских народов, ныне уже решена — археологам, антропологам, лингвистам и этнографам предстоит еще громадная работа по окончательному разрешению этой проблемы.

      Как это ни странно, этнонимы некоторых сравнительно мелких племенных объединений балтийцев стали известны древним авторам гораздо раньше, чем этнонимы многих более крупных племен, живших на побережье Балтийского моря. У Птолемея упоминаются галинды и судины (судавы), между тем как более или менее близкое к этнониму обозначение жителей Земландского полуострова семби появилось только в IX в. н. э.! Объяснить это несоответствие можно только тем, что сведения о народах Прибалтики были случайными, потому что торговые сношения с ними стран Средиземноморья не были прямыми, а происходили через народы-посредники. Воинственные племена балтов успешно сопротивлялись попыткам датчан и шведов создать на юго-восточном побережье Балтийского моря торгово-разбойничьи стоянки и тем самым мешали проникновению в свою страну иноземных лазутчиков и информаторов. Вследствие этого иноземцы сталкивались с балтами только на узкой прибрежной полосе и в лучшем случае знали названия и быт тех балтийских племен, которые обитали на побережье. В результате этого вплоть до X—XI вв. н. э. летто-литовские племена были известны под различными локальными названиями, хотя они применялись нередко к населению, жившему далеко за пределами тех районов, которые имели эти обозначения. Таково было, например, название «пруссы», появившееся примерно к концу I тысячелетия нашей эры.

      В IX в., к которому относится сообщение Вульфстана, появляется в исторических документах имя народа, фонетически очень близкое «пруссам». В Мюнхенском кодексе „Nomina diversarum provinciarum et urbium" после слова «Британия» написаны «брутери» и «прецун». В. Гизельбрехт (W. Giesellbrecht, 1859, стр. 16) считает, что эти слова следует читать как «брутени» и «пруццун». Это, конечно, фонетически близко, но спорно.

      В X в. появляется более точное указание на географическую область, которую занимают пруссы. В описи церковных имений римско-католической церкви (Muratori. Antiqu. Italicae, V, стр. 831) указана земля „Pruzze" (и непосредственно вслед за ней „Ruzze") как пограничная с Польшей. Но наряду с этим названием получает распространение и другое — „Borosia". Испано-арабский путешественник X в., посетивший Прибалтику, Ибрагим-ибн-Якуб (Ibrahim ibn Jakub) пишет в своей рукописи, что на востоке с государством Мешка (польским) соседят русские, а на севере — «брус». Смешение n и б в арабской фонетике очень частое явление, поэтому можно считать, что автор говорит о пруссах. Это тем более правдоподобно, что позже арабский географ Ибн-эль-Варди называет этот же народ «бераци», а Едриси (конец XI—XII вв.) указывает в Прибалтике землю «Боросия», и с тех пор это имя (Борусия) долго сохраняется на европейских картах. В XI в. название «пруссы» было известно скандинавам. В документах Тевтонского ордена жители завоеванных земель в южной Прибалтике называют „pruzzi", „prutheni", „prouszen"¹. В мирном договоре 1249 г. ((55)) завоеванная Орденом страна названа „Pruszia", а жители „Prutheni", но несколько раньше (в 1224 г.) Фридрих II и папа Гонорий упоминают наряду с Пруссией и Самбию, как часть страны.

      Вначале в документах Ордена название «пруссы» не применялось к жителям Земландского полуострова, которые именовались сембиями. Пруссами же назывались жители западных и южных районов завоеванной страны. Кроме пруссов упоминаются галинды, шалавы и судавы, которые в конце концов стали именоваться в актах и других документах Ордена также пруссами. Таким образом, название «пруссы» стало именем всего народа¹. Особняком стояли другие летто-литовские племена — куры и жемайты на севере, которые частично попали в зону оккупации Тевтонского ордена, а частично в зону оккупации Ливонского ордена.

      М. К. Любавский дает общую картину расселения литовских племен. Упомянув о тацитовских «эстиях» как о племени, которое, возможно, было сродни литовцам, этот историк указывает, что среди литовских племен, обитавших в Восточной Пруссии, существовали племена галиндов и суди-нов (судавов), живших на побережье Балтийского моря, и что эти племена были уже известны александрийскому географу Птолемею во II в. н. э. В XI в. русские летописи говорят о литовском племени ятвягов, о них же упоминает Адам Бременский в XII в., а польская хроника Мартина Галла говорит о многих литовских племенах (М. К. Любавский, 1915, стр. 5 — 6).

      К концу XII в. сведения о летто-литовцах становятся более многочисленными и данные об их расселении более точными. Любавский сообщает о расселении отдельных племен, как оно выявляется по источникам. Из шести литовских племен — пруссов, жемайтов, аукштотов, жемгалов, леть-голов и ятвягов — к западу от Немана жили пруссы и частично жемайты и ятвяги. Пруссы жили в низменной полосе между Вислой и Неманом; жемайты (или нижняя литва) — правее притоков нижнего течения р. Немана до р. Невяжис включительно; аукштоты (или верхняя литва) занимали бассейн р. Вилии и других правых притоков Немана до р. Гавьи включительно; жемгалы жили на правом берегу нижнего течения Западной Двины, летьголы обитали на правом берегу Западной Двины до р. Аа (Гауя); ятвяги расселились в Беловежской пуще и далеко к северу от нее между притоками рек Буга и Нарева с одной стороны и р. Неманом с другой.((56))

      Наиболее многочисленны сведения о литовцах и районах их расселения с начала XIII в., когда немецкие хронисты и летописцы, а также русские летописцы (Ипатьевская летопись) заносят в свои хроники и летописи данные о битвах и столкновениях с различными литовскими племенами. В Ливонской хронике Генриха Латвийского (до 1227 г.), в Лифляндской рифмованной хронике (1227 —1290), в хронике Петра Дусбурга (конец XIII — первая четверть XIV в.), в Ипатьевской летописи и в других источниках того времени¹ разбросаны указания о литовцах и занимаемых ими территориях, причем литовские племенные группы называются или по их этнонимам (пруссы, галинды, ятвяги — судавы, лиетува — литва, жемойты) или по областям.

      По орденским актам, в юго-восточной Прибалтике в XIII—XIV вв. имелись следующие области: Помезания, Погезания, Вармия, Натангия, Самбия, Надровия, Шалавия, Карссовия, Судавия, Галиндия и Барта (см. карту — рис. 16). В прилегающих с юга областях Кульмской и Любовии, населенных славянами, пруссы являлись завоевателями и, видимо, составляли очень незначительную часть населения; несколько больше их было в Помезании и Погезании, но и там большинство населения принадлежало к славянам. Области Вармия, Натангия, Самбия, Надровия, Шалавия, Карссовия, Судавия, Галиндия и Барта были заселены пруссо-литовцами.

      Областное деление, более привычное для немецких оккупантов, не соответствовало племенным делениям местного населения,— об этом говорят и исторические источники, и это видно из самого названия областей, так как только Самбия, Галиндия и Судавия совпадают с этнонимами племен (Самбия — земы, жемы; Галиндия — галинды, голядь; Судавия — судавы). Остальные названия областей происходят из прусско-литовских обозначений характера местностей, их флоры и фауны. Областное название «Шалавия» (или Скалвиа) могло произойти от слова «шалвас» (сиг) или «шалвис» (форель); «Карссовия» (Каршовия) — от «каршис» (лещ). Обе области расположены в местностях, изрезанных многочисленными реками, богатыми рыбой. Название области «Надровия» можно вывести из слова «дравис» (борть), «Натангия» — из «танкус» (густой, дремучий — дебри); название «Вармия» (позже — Вермеланд, Эрмланд) произошло, по-видимому, из «вармун» (красный), «Бартия» (Барта) — из «бартис» (борть, лесная пасека). Область «Помезания» получила свое имя от покрывавших ее лесов (прусск. «по медиан», лит. «по межа» — полесье; латышск, «памежс» — подлесок), «Погезания» же — от холмов (по-польски эта область называлась «Погурзона», или «Погузона», т. е. всхолмленная), или от кустарника (по-прусски „po gudian" — земля, заросшая кустарником»)².((57))

      Возможно, что прусско-литовское население в XIII—XIV вв. применяло эти областные названия, определяя место своего обитания. Однако нет никаких оснований утверждать, будто наличие областных названий свидетельствует об этнических подразделениях пруссо-литовцев на «шалавов», «карсовов», «надравов» и пр.

Собрав воедино имеющиеся сведения по археологии и истории, мы получаем схематическую картину этнического развития народов, обитавших в древности на территории юго-восточной Прибалтики.

      Древнейшее население этой территории ведет свое начало от тех племен собирателей, первобытных охотников и рыболовов, которые поселились там в эпоху позднего палеолита или в эпоху мезолита. На рубеже III и II тысячелетий до н. э. (или в первые столетия II тысячелетия) ямочно-гребенчатая керамика в юго-восточной Прибалтике вытесняется керамикой шнуровой. Этот период совпадает с распространением одомашненных животных, появлением прирученной лошади, постепенным вытеснением неолитических орудий бронзовыми, распространением курганного типа погребений. Так как во второй половине III тысячелетия до н. э. распространение такого же типа материальной культуры происходило в археологических областях, находящихся к юго-востоку и востоку от Прибалтики, а исходное основание этой придвигавшейся к берегам Балтийского моря культуры находилось где-то в северном или северо-западном Причерноморье, то можно предположить, что в III тысячелетии происходило большое передвижение каких-то племен, заполнивших прибалтийские территории только в начале II тысячелетия. Новое население, при передвижении оседавшее в бассейнах рек Днестра, Буга, правых притоков Днепра, Немана и Вислы, состояло, вероятно, из племен, родственных по происхождению и языку; возможно, это был тот не разделенный еще славяно-балтийский язык, на котором, по предложению сравнительных языковедов-славистов, говорили общие предки славян и литовцев.

      Оседая в бассейнах крупных рек, отделенных девственными лесами, болотами и даже горами, родственные племена теряли связь друг с другом, и летто-литовцы все более обособлялись от славян в языковом и культурном отношении. Одновременно происходило образование локальных отличий в языке и культуре среди тех племенных групп, которые расселились на территории юго-восточной Прибалтики. Но еще до начала этого процесса новое население, которое можно с момента его расселения по Прибалтике называть «балтийскими», или «балтами», ассимилировало аборигенов и распространило среди них свой язык. Этот язык стал богаче по своему словарному составу, восприняв много слов из языка аборигенов, но сохранил основной словарный фонд и первоначальные основы грамматического строя.



      Дальнейшее развитие балтийских языков, как языков отдельных балтийских племен, связанных общностью происхождения, проходило «... не путем уничтожения существующего языка и построения нового, а путем развертывания и совершенствования основных элементов существующего языка. При этом переход от одного качества языка к другому ((59)) качеству происходил не путем взрыва, не путем разового уничтожения старого и построения нового, а путем постепенного и длительного накопления элементов нового качества, новой структуры языка, путем постепенного отмирания элементов старого качества»¹.

      На грани новой эры, в связи с распространением железа, развитием земледелия и скотоводства, население группируется в большие племенные формирования (племенные союзы), и, по-видимому, в связи с этим, при археологических раскопках обнаруживается довольно явственное выделение на территории юго-восточной Прибалтики четырех областей, имеющих признаки единства материальной культуры внутри каждой области и локальных различий между самими областями. Вероятно, в этот период создаются племенные союзы, известные под именем галиндов, судавов, эстиев (земы, или жемы), куров (корсь) и других, этнонимы которых только частично расшифрованы до настоящего времени. Близость материальной культуры всех четырех областей заставляет предполагать, что племенные языки балтов оставались близкими, взаимопонимаемыми.

      Начиная с VI в. н. э. часть населения юго-восточной Прибалтики, жившего на побережье Курского залива и к северу от него, начинает продвигаться дальше, к устью р. Венты, осваивая новые пространства, годные для пашенного земледелия (X. А. Моора, 1950, стр. 34). Это были куры, или корсь, русских летописей. На освобождающиеся территории у балтийского побережья придвигаются соседние балтийские племена жемайтов, занимавшие нижнее течение р. Немана (отсюда их название: «жемас» по-литовски — низкий, т. е. жители низовьев). В районах, занятых жемай-тами, дольше сохраняются старые формы материальной культуры и старые обычаи, чем в других областях расселения балтов.

      Как уже было указано выше, между археологическими областями существовали в первых веках нашей эры некоторые локальные отличия в отношении материальной культуры. Ко времени вторжения крестоносцев эти отличия в значительной степени стерлись. Во всех крупных племенных союзах родовой строй находился в периоде распада, формировалось классовое общество и даже делались попытки создать государственную власть. Постоянные союзы племен превращались в «княжества», большие коалиции — в «великие княжества». Зарождались народности — но оформиться к XIII в. они не успели. Подобно тому как северобалтийские племена куров, земгалов, селов и латгалов не успели к приходу немецких завоевателей сплотиться в единую латышскую народность (образовавшаяся позже латышская народность включила в себя и значительную часть иноязычного племени ливов), так и более южные балтийские племена — жемайтов, лиетува, ятвягов-судавов, галиндов и пруссов — не образовали к этому времени единой народности; но этот процесс подготовлялся всем ходом исторического развития, и только вторжение немецких рыцарских банд помешало ему завершиться в XIII в. Что формирование народностей в юго-восточной Прибалтике было исторически уже подготовлено, показывает образование за пределами территории, оккупированной немцами, Великого княжества Литовского, в котором литовская народность была представлена уже не обособленными племенами, а народом, сознающим свою этническую общность.

КОММЕНТАРИИ ПО НОМЕРАМ СТРАНИЦ

42
      ¹ Перевод: «Итак, на правом берегу море свевов омывает племена эстиев, у которых обычаи и образ жизни свевов, а язык более близок к британскому. Они почитают матерь богов. В качестве талисмана носят изображение кабана: оно вместо оружия и всей людской защиты охраняет беспечного почитателя богини среди врагов. Железо у них редко, в употреблении обыкновенно дубины. Они добывают себе хлеб и другие злаки с большим прилежанием, чем это имеет место у германцев, отличающихся привычной ленью. Они обшаривают море и сушу в поисках янтаря, который они сами называют «глезум» и который отлагается на отмелях и на самом берегу».
43
      ¹ См. Ф. Энгельс. Происхождение семьи, частной собственности и государства, стр. 161.
47
      ¹ А. Д. Удальцов (1946, стр. 42) считает, что Птолемей называет «фругундионами» бургун-дов, которых он, очевидно, ошибочно поместил восточнее их действительного местопребывания.
      ² Перевод: «В том месте на берегу Океана, куда тремя рукавами впадает река Висла, обитаютвидиварии, состоящие из народов различного происхождения, а вслед за ними по берегуОкеана разместились эстии, племя совершенно мирных людей».
50
      ¹ Scriptores rerum Prussicarum, Bd. I, 1861, гл. V, доп. 1.
51
      ¹ Нам известна попытка немецкого ученого второй половины XVIII в. Иоганна Тунманна (M. J. Thunmann, 1772) объяснить название страны Витланд, исходя из птолемеевского текста. Витланд, по Тунманну, это страна «витов», а «виты» — видиварии Птолемея. Непонятно в таком случае, почему Вульфстан называет жителей этой страны «эстами», а не «витами», и еще менее понятно, почему видиварии Птолемея стали называться «витами»? В поисках каких-либо более веских обоснований своей теории Тунманн заставляет «витов» переселяться затем на север и дать свое имя новой территории: это «Видземе» латышей. По Тунманну, Видземе значит «страна витов» («витес земе»). В этом объяснении обнаруживается весь формализм метода Тунманна и его антиисторичность, ибо «видземе» значит по-латышски «средняя земля», и название это никакого отношения к «витам» не имеет.
53
      * Здесь и далее оставлено авторское написание литовских слов. (Ред.)
      ¹ Необходимо отметить, что в настоящее время П. Н. Третьяков и А. Д. Удальцов отказались от своих прежних взглядов на процесс этногенеза славян и относят период возникновения славянства ко II тысячелетию до н. э.
54
      ¹ У Пирсона (W. Pierson, 1869, стр. 100 —102) указаны все источники, в которых упоминаются такие названия.
55
      ¹ О происхождении названия «пруссы» написано очень много, но большинство объяснений представляет собою только догадки. Упомянем о двух объяснениях, кажущихся нам более значительными. Первое из них выводит название «пруссы» от литовского корня «рус», обо значающего впадину, промоину, русло реки. Правый рукав Немана, как известно, называется Русс, а залив, в который он впадает (ныне Курский залив), раньше назывался Руссна — таким он фигурирует еще на карте Геннеберга в XVI в. Согласно этому объяснению, пруссы жили раньше в нижнем течении Немана, по Руссу и вдоль Руссны, и потому стали называться «по-руссы» (т. е. пруссы). К такому выводу приходит, например, Г. Нарбут, посетивший в 1804 г. место впадения Русса в залив (см. Г. Нарбут, 1822, стр. 221—226; 3. Ляцкий, 1893, стр. 350).
Второе объяснение исходит из того, что название народа «пруссы» произошло из насмешливой клички, которую этому народу дали соседи (поляки). Боевым оружием «эстиев», по Тациту, были дубины, употреблявшиеся не только для удара, но и для бросания. Такие дубины по-польски называются „proca" (пруца), откуда-де и пошло название «пруци», позже — «проуци», для обозначения народа, вооруженного дубинами. Теорию эту выдвинул Т. Блелль (Т. Blell, 1885, стр. 20; см. также Beckherrn, 1896; стр. 367). При всем остроумии этой теории, она вряд ли может быть принята в качестве доказательной.
56
      ¹ Перечень этих источников дан В. Перцевым (1944).
      ² Этимология некоторых из этих названий иначе толкуется Казимиром Бугой (К. Būga, 1925,стр. LVII—LXX, 78). Так, название области Натангия этот лингвист производит от слова„nótungaris", взятого из судавского диалекта старолитовского языка; слово это обозначало«неотесанный, неповоротливый человек». Объяснение К. Буга не кажется нам убедительным, потому что оно не разъясняет происхождения слова. Судавы не были соседями жителей Натангии, и потому более чем странно искать объяснение этимологии этого слова в ихязыке. Если же судавы считали жителей Натангии грубыми и неотесанными людьми, то онимогли и не придумывать для них особых кличек, а использовать самое название области иживущих в ней людей в оскорбительном смысле. Наконец, ни Буга, ни присоединившийся кнему Г. Геруллис не привели никаких доказательств, что кличка „nótungaris" применяласьсудавами именно к жителям Натангии.
57
      ¹ Название Шалавия не объяснено К. Бугой; он приводит другие транскрипции этого названия — Скалвия, Скаловия, Скалево, Шалова, Шалвера, Шалвенланд, но этимологически их не расшифровывает. Одно из названий — Сколва, Скалва (датируемое 1387 г.) похоже на скандинавское.
59
      ¹ И. Сталин. Марксизм и вопросы языкознания, стр. 27.