На главную Аккаунт Файлы Ссылки Форум Учебник F.A.Q. Skins/Themes Модули
Поиск
Блок основного меню

    Banderia Prutenorum
    Литовская Метрика

Блок информации сайта
Администрация
Deli2Отправить Deli2 email

memorandum
Рекомендовать нас
Посетители сайта
2005/8/18 1:54:31 | Глава I ОБЩИЕ ВОПРОСЫ ИСТОЧНИКОВЕДЕНИЯ
Раздел: Лурье Я.С. ИСТОРИЯ РОССИИ В ЛЕТОПИСАНИИ И ВОСПРИЯТИИ НОВОГО ВРЕМЕНИ // Россия Древняя и Россия Новая : (избранное), СПб., 1997 | Автор: Deli2 | Рейтинг: 0.00 (0) Оценить | Хитов 3882
Я.С. Лурье

ИСТОРИЯ РОССИИ В ЛЕТОПИСАНИИ И ВОСПРИЯТИИ НОВОГО ВРЕМЕНИ
Глава I ОБЩИЕ ВОПРОСЫ ИСТОЧНИКОВЕДЕНИЯ



      Летопись служит для исследователя Древней Руси важным историческим источником, в ряде случаев - единственным. Обращаясь к летописанию, ученый неизбежно должен поставить перед собой теоретические вопросы источниковедения. Вопрос о критериях и методах критики источников редко бывает предметом специального рассмотрения. Такие вопросы чаще всего излагаются в учебниках исторической методологии или во введениях в историческую науку.1 При этом обычно разграничивается «внешняя и внутренняя критика источника» (критика происхождения и критика достоверности), отмечается его роль как памятника истории («остатка») и как свидетельства об историческом событии. Вместе с тем с критикой источника связан ряд весьма сложных и важных проблем: принципы доказательства в исторической науке, вопрос соотношения синтеза и анализа и т. д. Каковы критерии, позволяющие или не позволяющие использовать конкретный источник? Может ли ученый, признав источник в целом недостоверным, привлекать его отдельные показания, и в каких случаях?

      Необходимость критического отношения к источникам осознавалась русскими историками уже давно. Однако для Н. М. Карамзина это была прежде всего внешняя критика - стремление использовать подлинные, наиболее древние (по возможности «харатейные» - пергаментные) и близкие к описываемому времени источники. ((19))

      Постановка вопросов внутренней критики источника часто связывается в историографии с так называемой «скептической школой» первой половины ХIХ в.2 Именно этому направлению и его наиболее известному представителю М. Т. Каченовскому официальный идеолог «православия, самодержавия и народности» С. С. Уваров ставил в вину «потрясение наших летописцев», предосудительное «для нашего народного чувства»; «скептицизм» Каченовского был причиной его отстранения от профессорской кафедры в 1835 г. С. М. Соловьев вспоминал в своих «Записках» о «начальническом выговоре», полученном им от другого министра просвещения, Ширинского-Шихматова, за «скептическое направление и следование Каченовскому: „Правительство этого не хочет! Правительство этого не хочет!"», - кричал Шихматов молодому профессору. Тогда же, по словам Соловьева, «запрещено было подвергать критике вопрос о годе основания Русского государства, ибо-де 862 г. назначен „преподобным Нестором"».

      Однако следует иметь в виду, что критицизм «скептической школы», столь смущавший официальных лиц при Николае I, был по существу весьма ограниченным. Внешней критике свидетельств и «манускриптов» ее представители не придавали главного значения и были в этом вопросе менее «скептичны», чем Карамзин. В центре же интересов была «высшая критика», понимаемая не как установление «достоверности свидетельств» (т. е. источников), а как сопоставление показаний источника с «характером времени», т. е. с некоей общей, установленной a priori системой исторического развития. «Всякие открытия в рукописях старины, слишком иногда простодушной, зато уж и черезвычайно затейливой, надобно испытывать в горниле высшей критики, т. е. соображать с историческим ходом происшествий, с духом времени, с обстоятельствами», - писал Каченовский. Еще дальше развил эту мысль Н. И. Надеждин, настаивавший на том, что из «внутренних условий жизни» можно выводить не только «отрицательную», но и «положительную возможность факта». «Только история народа русского», по мнению Н. И. Надеждина, «могла открыться повествованием о добровольном предании великой богатой земли под спасительную власть самодержавия». Соответствие с «законами исторического условия жизни» ((20)) «внушает доверие к факту, хотя бы он опирался на предания, неудовлетворяющие требованиям нынешней критики».4

      Такой взгляд на внутреннюю критику источника был усвоен и виднейшим русским историком XIX в., во многом находившимся под влиянием «скептической школы», - С. М. Соловьевым. Особенно ясно обнаруживается сходство источниковедческих принципов С. М. Соловьева и Н. И. Надеждина из высказываний первого в полемике с Н. И. Костомаровым о подвиге Ивана Сусанина. Костомаров обратил внимание на то, что источником для всех рассказов о Сусанине служил единственный памятник - грамота зятю Сусанина, Богдану Собинину 1619 г. об освобождении его от уплаты налогов, но ни один из современных источников о подвиге Сусанина не сообщает; рассказ о том, что он заманил поляков (которые вообще не доходили в 1613 г. до Костромы) в лес, появился лишь в сочинениях и учебниках XIX в. Соловьев согласился с тем, что пытать Сусанина могли не поляки, а какие-нибудь «воровские казаки», но настаивал на достоверности самого подвига. Упрекая своего оппонента в «приемах мелкой исторической критики» при анализе преданий о Сусанине, Соловьев указывал, что при описании войн Богдана Хмельницкого Костомаров не проявлял такого гиперкритицизма; он с доверием повествовал об аналогичном сусанинскому подвиге украинского крестьянина Галагана, о котором «знает только источник мутный, и ничего не знает источник первостепенный». Нa первый взгляд, здесь простое указание на непоследовательность оппонента, нередкий в полемике argumentum ad hominem. Однако для Соловьева это замечание имело принципиальное значение. Он осуждал Костомарова не за излишнее доверие к сомнительным украинским источникам, а за его скептицизм в оценке источников о подвиге Сусанина. При решении вопросов о важных исторических событиях недопустимы, по Соловьеву, «приемы мелкой исторической критики»: «для подобных явлений есть высшая критика. Встречаясь с подобными явлениями, историк углубляется в состояние духа народного»; если описываемое явление соответствует состоянию «народного духа», то оно не подлежит сомнению, даже если о нем сообщает «мутный источник».5 К сходной аргументации ((21)) прибег Соловьев и в споре о призвании варягов. Д. И. Иловайский сомневался в достоверности летописного рассказа о призвании; возражая ему, Соловьев указывал, что в этом рассказе «существуют внутренние условия силы, обязательности», вытекающие из «хода народной жизни».6

      Очевидна опасность такого априорного подхода к критике источников. Она легко может завести автора в порочный круг, когда исследователь заранее устанавливает некую систему представлений, соответствующую «ходу народной жизни» или «духу времени», а затем отыскивает соответствующие факты в источниках (хотя бы и «мутных»), отвергая остальные как противоречащие этому «духу».

      Уместно здесь вспомнить слова Фауста у Гете:



...А то, что духом времени зовут,
Есть дух профессоров и их понятий,
Который эти господа некстати
За подлинную древность выдают...


      В начале XX в., как мы уже упоминали, в русской исторической науке чересчур «теоретическому подходу к материалу» было противопоставлено восстановление «прав источника и факта» (А. Е. Пресняков). Обязательным условием научного исследования стал принцип предварительного изучения всякого памятника, привлекаемого в качестве исторического источника. Настоятельно необходимо соблюдение этого принципа, в частности, при изучении летописных памятников. В «Истории русского летописания» М. Д. Приселков выступил против такого подхода к летописи, когда историк, «не углубляясь в изучение летописных текстов, произвольно выбирает из летописных сводов нужные ему записи, как бы из нарочно для него заготовленного фонда...».8 Подобный подход получил в 1930-х гг. наименование «потребительского отношения к источнику» (упрек этот был обращен, в частности, к Б. Д. Грекову).9

      Теоретической предпосылкой «потребительского отношения к источнику» могут, очевидно, служить два соображения: 1) необходимость сочетания индукции с дедукцией - право исследователя идти в критике источника от общего (от логики ((22)) развития исторических событий) к частному (к конкретным фактам, сообщаемым в источнике); 2) связь аналитической работы историка с его синтетическим построением и учет данных синтеза при анализе.

      Наиболее последовательно такое отношение к источниковедению было высказано автором, чьи сочинения обычно не разбирались историками Древней Руси, поскольку их автор не был специалистом в этой области, но которые за последние ходы обрели широкую популярность и уже поэтому заслуживают рассмотрения, - Л. Н. Гумилевым.

      Л. Н. Гумилев начисто отвергал всяческое источниковедение, объявляя его «мелочеведением», при котором «теряется сам предмет исследования»: «Для нашей постановки проблемы,- писал он, - источниковедение - это лучший способ отвлечься настолько, чтобы никогда не вернуться к поставленной задаче - осмыслению исторического процесса». Анализу источников, показания которых он презрительно именовал «словами» и «цитатами», Гумилев противопоставлял «факты». Он предлагал «гимназическую методику», заключающуюся в том, чтобы взять из источников «то, что там бесспорно - голые, немые факты» и наложить их на «канву времени и пространства». Но где основание считать какие-то из показаний источников «бесспорными» и «немыми фактами»? «...Данные летописей, будучи сведены в солидные исторические труды, не вызывали никаких сомнений за последние полтораста лет», - писал Гумилев.10 Так ли это? При всем уважении к своим предшественникам, авторам «солидных исторических трудов», все серьезные историки постоянно вновь и вновь критически проверяли конкретные данные летописей и других источников, на которые опирались их предшественники. Ряд положений, которые высказывает Гумилев, действительно принадлежат к числу фактов, традиционно воспроизводимых в учебниках и общих курсах (дата призвания Рюрика, восстание Вадима против него, изгнание Иваном III послов Ахмата и т. п.), но далеко не бесспорных. Однако ряд не менее «общепризнанных» положений Гумилев не затрудняется отрицать. Сам он выступает в своих сочинениях отнюдь не как доверчивый и почтительный последователь авторитетов, а, скорее, как их ниспровергатель. Он отрицает, как мы увидим, существование ордынского ига в XIII-XV вв., значение петровской реформы и т. д. Откуда же такое «гимназическое почтение» к одним фактам и ((23)) отвержение других? Исключительно от концепции, от того, что сам Гумилев называл «моментами озарения», возникавшими у него «где-то посредине, ближе к началу» работы.11

      Возможны ли выводы от общего к частному, обратные умозаключения при конкретном исследовании источника? Общие соображения допускают иногда отрицательные заключения такого рода. Встретив в источнике сообщение, находящееся в явном противоречии с логикой или законами естествознания, мы вправе в нем усомниться, даже если источник в целом, употребляя выражение Н. Надеждина, выдерживает «всю пытку обыкновенной критики».

      Допустимы ли, однако, в исторической науке положительные дедуктивные построения, не подкрепленные данными достоверных источников? Имеем ли мы право, например, основываясь на общей картине русской истории IX в., признавать достоверность рассказа о приглашении норманнских князей или, исходя из общей картины народных движений XVII в. на Украине, сделать вывод о реальности подвига Галагана? Теоретические посылки указывают на возможность тех или иных фактов, но такая возможность не означает еще, что определенные факты действительно имели место. Закономерность в истории - не математическая закономерность; индукция здесь настолько неполна, что и обратные дедуктивные выводы имеют лишь ограниченный и приблизительный характер.

      История - эмпирическая наука; она строится на наблюдениях над фактами. Откуда мы узнаем эти факты? Там, где историк обращается к далекому прошлому, он не может использовать живых свидетелей и пользуется показаниями, зафиксированными в источниках. На что еще он может опираться? В нашем распоряжении нет «машины времени»; даже самый отъявленный противник источниковедения не склонен, как будто, прибегать к спиритическому общению с людьми прошлого. То, что называют иногда «внеисточниковым знанием»,12 есть знание, которое получает историк, извлекая его ((24)) из работ своих предшественников, т. е., в конечном счете, - знание, также почерпнутое из источников. Но если конкретные факты в исторической науке могут быть извлечены только из источников, то, следовательно, при оценке показания источника важнейшее значение имеет его общая характеристика - датировка памятника, определение его происхождения, состава, назначения, степени тенденциозности и осведомленности и т. д. Конечно, разбор отдельных показаний источника, проверка их возможности, сопоставление с показаниями других памятников - важнейшие операции при анализе источников. Более того, общая характеристика памятника вообще невозможна без анализа отдельных известий: на основе внешних данных мы можем в лучшем случае судить о подлинности памятника и о времени его написания (и то не всегда), но уже для решения вопроса осведомленности и степени пристрастности мы обязаны обратиться к его содержанию, т. е. конкретным известиям. Чаще всего анализ известий и исследование памятника идут параллельно и объединяются в окончательном выводе. Но иногда выводы, полученные из этих аналитических операций, приходят в противоречие друг с другом. В этих-то спорных случаях перед исследователем и встает вопрос о соотношении отдельных этапов источниковедческой критики - о том, что именно служит основой для окончательного вывода: анализ конкретного известия или общая характеристика источника. Намечающиеся при этом два пути критики источника могут быть изображены в виде следующей простой схемы:

      Общая характеристика источника (N) складывается из Двух элементов: из данных, относящихся к самому памятнику- к его структуре, истории текста и т. д.,(р, q...), и из наблюдений над его отдельными показаниями (а, b...). Суммируя обе группы наблюдений, исследователь может на этом основании строить характеристику источника (N), а уже от нее переходить к выводам о достоверности отдельных фактов (a1, b1...). Но он может идти по иному, гораздо более легкому пути: от анализа отдельных известий прямо переходить к заключению о вероятности факта (a a a1, b a b1 и т. д.).((25))


Опасность такого «короткого замыкания» особенно очевидна в тех случаях, когда авторы извлекают «вероятные» и «закономерные» известия из источников, сама подлинность которых вызывает законные сомнения. Таковы сочинения фальсификатора начала XIX в. А. И. Сулакадзева, из которых историк техники В. В. Данилевский извлекал «вполне закономерные» известия об изобретении воздушного шара в 1731 г. «подьячим нерехтцем Крякутным» (Сулакадзев сперва назвал этого изобретателя «немцом крещеным», а затем, в той же рукописи, переправил «немца» на «нерехтца», а «крещеного» на «Крякутного»).13 Такова довольно популярная в наше время «Влесова книга», сочиненная в 1953-1954 гг. Ю. Миролюбовым.14

      Сходная тенденция обнаруживается и в исследованиях, основанных на материале древнерусских житий святых. Особенно опасными становятся житийные рассказы, когда они вводятся (с традиционными ссылками на очевидцев) внутрь летописного повествования. Привлекая такие рассказы в качестве исторических источников, историки часто исключают из них все то, что противоречит естествознанию и логике, и оставляют остальное. Но где гарантии, что граница между правдой и вымыслом пролегала именно там, где предполагают исследователи, не верящие в чудеса? Как справедливо заметил историк и агиолог Г. П. Федотов, «стремление очистить легенды от „чудесного" - порок, в который нередко впадает историк „от избытка пиетета к преданию". Но легенда сама является фактом духовной культуры».15

      Оценка показаний источника зависит от его общей характеристики - и как памятника, и как носителя информации. То, что именуют «скептическим направлением» в исторической науке, вытекает обычно не из излишне осторожного отношения к показаниям источников, а из полного пренебрежения ими - из общих внеисточниковых соображений. Таковы, например, теория Н. А. Морозова о легендарности античной истории и утверждение его последователей - Г. В. Носовского и А. Т. Фоменко о недостоверности всех источников «до-печатной эпохи» и всей русской истории до Романовых.16 Эти авторы не анализируют источники, а заявляют, что все памятники ((26)) (в том числе и вещественные и добытые археологами при раскопках) - плод фальсификации более позднего времени. Подлинная историческая критика, как отмечал тот же Г. П. Федотов, основывается «на показаниях источников, на сличении их, на усмотрении их противоречий, на восхождении к источникам более древним и объективным». Он указывал, что «есть лишь одна логика, одна методика - в вещах, постигаемых опытом, - для христианина, иудея и атеиста. Критика есть чувство меры, аскетическое нахождение среднего пути между легкомысленным утверждением и легким отрицанием. Вот почему не может быть „гиперкритики", то есть избытка меры, излишней рассудительности».17

      Работа историка не ограничивается анализом отдельных источников; от такого анализа он переходит к синтетическому построению, основанному на их совокупности (для такого построения, очевидно, необходимо наличие не одного, а нескольких источников). Не оказывает ли этот синтез обратного влияния на анализ - не предопределяет ли он решение вопроса о достоверности отдельных показаний конкретного источника? Едва ли это так. При оценке отдельных показаний источника (а, b...) учитывается, естественно, их соответствие показаниям других источников (при независимости текстов), но их совокупный анализ строится на сочетании тех схем, о которых шла речь выше. Схема не отменяется, а как бы соединяется с другими аналогичными схемами (см. с. 28).

      Синтетическое построение не должно предрешать выводов из анализа отдельного памятника (N); напротив, оно имеет ценность только тогда, когда опирается на такой анализ.

      Какие обстоятельства могут свидетельствовать о достоверности показаний заведомо пристрастного и тенденциозного источника? Общее правило критики тенденциозных источников, очевидно, может строиться на следующем принципе: имея дело с таким источником, исследователь не должен извлекать из него такие показания, которые непосредственно отражают его тенденцию, но должен искать такие случаи, когда источник «проговаривается» - сообщает известия, противоречащие основной тенденции.18 Наличие доброкачественных известий следует обосновать, а не прокламировать: оно должно быть подтверждено специальным исследованием памятника.

      История - эмпирическая наука, но, в отличие от биологии,- не экспериментальная: мы не можем воспроизвести тот или иной исторический факт и проверить наши соображения о нем. Конечно, за показаниями источников могли стоять и ((27)) часто действительно стояли реальные факты, но до нас дошли только эти показания, и нам надлежит прийти к какому-то заключению о достоверности таких показаний. Любые исторические построения имеют поэтому вероятностный характер.


Вероятностный характер данных исторической науки делает особенно настоятельной необходимость четкого разграничения прямых показаний источников, гипотез, дающих наиболее убедительные объяснения используемым показаниям, и, наконец, простых догадок. Научной гипотезой именуется «предположение о существовании - в настоящем или в прошлом - такого закономерного порядка или такой причины, которые при данном состоянии науки или вследствие прекращения их в прошлом - не могут быть предметом непосредственного наблюдения, но которые, раз только мы предположим их существование, объясняют определенную совокупность явлений...».19

      Историк прошлого имеет дело с явлениями, которые он не в состоянии непосредственно наблюдать. Гипотезой в исторической науке следует именовать такое предположение, которое может объяснить данные источников. Необходимость гипотезы вытекает из совокупности эмпирических наблюдений, основанных на реальных данных и требующих объяснения. Именно поэтому ученый, отвергающий какую-либо гипотезу, не может ограничиться простым ее отрицанием, а обязан предложить альтернативную гипотезу, которая объяснила бы ((28)) соответствующие данные лучше или, по крайней мере, не хуже, чем отвергаемая гипотеза. Вытекая из эмпирической необходимости, источниковедческая гипотеза подчиняется определенным логическим условиям состоятельности, о которых обычно идет речь при оценке научной гипотезы: она должна находиться в полном соответствии с фактическим материалом и охватывать своим объяснением весь этот материал, должна удовлетворять условию максимальной простоты объяснения, ограничиваясь лишь необходимыми логическими звеньями и не вводя излишних.20

      Таковы характерные особенности гипотезы. Чем же отличается от нее догадка? Догадкой в логике именуется любое, ничем не ограниченное предположение о факте, который мог происходить. В точных и экспериментальных науках догадка, в сущности, лежит вне научной аргументации: если у исследователя умозрительным путем возникает какое-либо предположение, то предположение это подвергается эмпирической и экспериментальной проверке и либо сохраняется в качестве гипотезы (или даже доказанного положения), либо просто отбрасывается. Но в гуманитарных науках невозможность эксперимента и малая осуществимость целенаправленного эмпирического поиска делают такую модификацию догадки в гипотезу необязательным и даже редким явлением. Догадки и гипотезы существуют здесь независимо друг от друга, хотя нередко смешиваются в научных работах.21 Конечно, и в гуманитарных науках догадки обычно возникают не по произволу исследователей, а в результате какой-то научной потребности. Источники, дошедшие до нас, дают ответы не на все вопросы, возникающие у исследователя; о многих лицах, событиях и памятниках мы хотели бы узнать больше, чем сообщают источники. Отсюда желание заполнить эти пробелы предположениями о том, что могло происходить. В отличие от гипотезы, вытекающей из какой-то совокупности явлений, требующих объяснений, догадка возникает из недостатка прямых данных по какому-либо вопросу; гипотеза строится на необходимости (хотя и неоднозначной), догадка - на возможности. Для опровержения гипотезы необходимо поэтому альтернативное объяснение тех же явлений, для отказа от догадки - простое указание на отсутствие данных по поставленному вопросу. ((29)) Догадка - это именно умозаключение по формуле а - a1, предположение о возможности того или иного факта, сделанное без анализа источника, в котором они упоминаются.

      Необходимость обоснования всякого положительного утверждения, давно уже признанная логической основой юридического вердикта («бремя доказательства лежит на том, кто утверждает, а не на том, кто отрицает»), встречала сопротивление - как в жизненной практике, так и в теории. До судебной реформы 1863 г. принцип этот не соблюдался в русской судебной процедуре: иногда подследственный оставался «под подозрением», а пристрастные чиновники, не имея возможности доказать его вину, объявляли ее «неневероятной».22 Нормальная юриспруденция отказалась от «неневероятных» утверждений; пора отказаться от них и источниковедению.

      Возражая против «сомнительной истории», бельгийский исследователь Ж. Стенжер утверждал, что «наилучшая манера писать историю заключается в том, чтобы подчеркнуть пробелы в наших знаниях, и подчеркнуть решительно... Это приведет, конечно, к „созданию пустоты", которой так боится историк. Но существует поразительный прецедент: уже в XVIII в. ученые стали оставлять белые пятна в географических картах - в этих прекрасных произведениях искусства, которые картографы прежде так стремились украсить, считая делом чести заполнить их от края до края. Из картографии убрали не только все воображаемое, но и все сомнительное. И это было огромным прогрессом. Я верю в такой же прогресс в исторической науке. Он заслуживает, как мне кажется, названия прогресса, ибо соответствует самому высокому и строгому требованию - требованию истины. Не является ли это требование в конечном счете тем великим и единственным делом, для которого существует историческая наука?».23

* * *

1 Bernheim Е. Lehrbuch der historischen Methode. Leipzig, 1894. S. 397-403; Ланглуа Ш., Сеньобос Ш. Введение в изучение истории. СПб., 1899; Лаппо-Данилевский А. С. Методология истории. СПб., 1913. Вып. 2. С. 618-746.
2 Бестужев-Рюмин К. Н. Современное состояние истории как науки // Московское обозрение. 1859. № 1. С. 35; Иконников В. С. Опыт русской историографии. Киев, 1891. Т. 1, кн. 1. С. 78-81; Милюков П. Н. Главные течения русской исторической мысли. М., 1898. Т. 1. С. 271-283.
3 Записки С. М. Соловьева. Пг, 1915. С. 139. Ср.: Милюков П. И. Главные течения русской исторической мысли. Т. 1. С. 285.
4 Каченовский М. Т. Исторические справки об Иоанне Екзархе Болгарском //Вестник Европы. 1826. № 13. С. 199; Надеждин Н. Об исторической истине и достоверности//Библиотека для чтения. СПб., 1837. Т. 20. С. 153-154, 162.
5 Костомаров Н. И. Иван Сусанин // Исторические монографии и исследования. СПб., 1872. Т. 1. С. 431-453; Соловьев С. М. Соч. М., 1995. Кн. 5, т. 9- 10. С. 383-391.
6 Соловьев С. М. Начало русской земли, II // Сборник государственных знаний. СПб., 1879. Т. 7. С. 7.
7 Гете И. В. Фауст. М., I960. С. 64 (пер. Б. Пастернака) (см. также: М., 1986. С. 29).
8 Приселков М. Д. История русского летописания XI-XV вв. Л., 1940. С. 6 (см. также: СПб., 1996. С. 36).
9 Ср.: замечание С. Н. Чернова (Изв. Гос. Академии материальной культуры. М.; Л., 1934. Вып. .86. С. 111-112).
10 Гумилев Л. Н. 1) Поиски вымышленного царства: (Легенда о «Государстве пресвитера Иоанна»). М, 1970. С. 19; 2) Этногенез и биосфера земли. Л., 1989. С. 160; 3) Может ли произведение литературы быть историческим источником?//РЛ. 1972. № 1. С. 81.
11 Гумилев Л. Н. Поиски вымышленного царства. С. 403.
12 «Внеисточниковое знание» - термин, предложенный польским философом Е. Топольским для определения «системы утверждений и директив», на которые должен опираться историк в процессе исследования: Topolski Jerzy. Metodologia historii. Warszawa, 1968. S. 275-276, 287. Ср.: Терешко М. З. Соотношение источниковой и внеисточниковой информации в историческом исследовании // Учен, зап. Томского гос. ун-та им. В. В. Куйбышева. 1975. № 90. (Проблемы методологии и логики науки. Вып. 8). С. 78-79; Moszczeсska W. Metodologu historii zarys krytyczny. Warszawa, 1968. S. 179; Maternicki J. Niektуre problemy teorii i metodologii historii//Studia zrodloznawcze. Warszawa; Poznaс, 1971. T. 15. S. 159, 161-162.
13 Данилевский В. В. Русская техника. 2-е изд. Л., 1948. С. 405. Ср.: Покровская В. Ф. Еще об одной рукописи А. И. Сулакадзева: (К вопросу о поправках в рукописных текстах) // ТОДРЛ. М.; Л., 1958. Т. 14. С. 634-636.
14 Творогов О. В. Влесова книга // ТОДРЛ. Л., 1990. Т. 43. С. 244.
15 Федотов Г. П. Православие и историческая критика // Россия, Европа и мы. Париж, [1973]. Т. 2. С. 205.
16 Морозов Н. А. Христос. М., 1929-1932. Кн. 1-7; Носовский Г. В., Фоменко А. Т. Новая хронология и концепции древней истории Руси, Англии и Рима: Факты; Статистика; Гипотезы. [В 2 т.]. М., 1995.
17 Федотов Г. П. Православие и историческая критика. С. 202-204.
18 Лаппо-Данилевский А. С. Методология истории. Вып. 2. С. 642.
19 Асмус В. Ф. Логика. М., 1947. С. 315-316. Ср.: Наешь Э. Логика гипотезы. СПб., 1882. С. 235-237.
20 Баженов Л. Б. Основные вопросы теории гипотезы. М, 1961. С. 7-32; Навиль Э. Логика гипотезы. С. 171-186.
21 О необходимости различения гипотез и догадок в исторической науке см.: Лурье Я. С. О гипотезах и догадках в источниковедении // Источниковедение отечественной истории. 1976. М., 1977. С. 26-41. Сходное разграничение предлагал и А. А. Зимин (Зимин А. Существовал ли «невидимка» XVI в.? // Знание - сила. 1971. № 8. С. 46).
22 Ср.: Сухово-Кобылин А. В. Трилогия. М., 1949. С. 115-116.
23 Stengers J. Unite ou diversitе de la critique historique // Raisonement et demarches de l'historien // Revue de l'Institute de Sociologie (Bruxelles). 1963. № 4. P. 750, 762-764.

Источник:
Яков Соломонович Лурье. ИСТОРИЯ РОССИИ В ЛЕТОПИСАНИИ И ВОСПРИЯТИИ НОВОГО ВРЕМЕНИ // Россия Древняя и Россия Новая : (избранное), Санкт-Петербург : Д. Буланин, 1997, 403, [4] с., [1] порт., ISBN 5-86007-092-6

 

  1 2 3 4 5 6 7 8 9 10  

Родственные ссылки
» Другие статьи раздела Лурье Я.С. ИСТОРИЯ РОССИИ В ЛЕТОПИСАНИИ И ВОСПРИЯТИИ НОВОГО ВРЕМЕНИ // Россия Древняя и Россия Новая : (избранное), СПб., 1997
» Эта статья от пользователя Deli2

5 cамых читаемых статей из раздела Лурье Я.С. ИСТОРИЯ РОССИИ В ЛЕТОПИСАНИИ И ВОСПРИЯТИИ НОВОГО ВРЕМЕНИ // Россия Древняя и Россия Новая : (избранное), СПб., 1997:
» Глава V ОРДЫНСКОЕ ИГО И АЛЕКСАНДР НЕВСКИЙ: ИСТОЧНИКИ И ИСТОРИОГРАФИЯ XXв.
» Глава II ОБЩАЯ СХЕМА ЛЕТОПИСАНИЯ XI-XVI вв.
» Глава IV ДРЕВНЕЙШАЯ ИСТОРИЯ РУСИ В ЛЕТОПИСЯХ И В ИСТОРИОГРАФИИ XX в.
» Глава VI БОРЬБА С ОРДОЙ И ЦЕРКОВНО-ПОЛИТИЧЕСКИЕ ОТНОШЕНИЯ КОНЦА XIV в.: ИСТОЧНИКОВЕДЧЕСКИЙ АСПЕКТ
» Глава I ОБЩИЕ ВОПРОСЫ ИСТОЧНИКОВЕДЕНИЯ

5 последних статей раздела Лурье Я.С. ИСТОРИЯ РОССИИ В ЛЕТОПИСАНИИ И ВОСПРИЯТИИ НОВОГО ВРЕМЕНИ // Россия Древняя и Россия Новая : (избранное), СПб., 1997:
» ВВЕДЕНИЕ
» Глава I ОБЩИЕ ВОПРОСЫ ИСТОЧНИКОВЕДЕНИЯ
» Глава II ОБЩАЯ СХЕМА ЛЕТОПИСАНИЯ XI-XVI вв.
» Глава III ЛЕТОПИСНЫЕ ИЗВЕСТИЯ В НАРРАТИВНЫХ ИСТОЧНИКАХ XVII-XVIII вв.
» Глава IV ДРЕВНЕЙШАЯ ИСТОРИЯ РУСИ В ЛЕТОПИСЯХ И В ИСТОРИОГРАФИИ XX в.

¤ Перевести статью в страницу для печати
¤ Послать эту cтатью другу

MyArticles 0.6 Alpha 9 for RUNCMS: by RunCms.ru


- Страница создана за 0.06 сек. -