Борьба с Золотой Ордой накануне и после Куликовской битвы нередко связывалась с церковно-политическими отношениями того времени. Чаще всего упоминалась роль Сергия Радонежского в этих событиях. Даже в 1925 г. П. Б. Струве, выступая в защиту одного из самых рьяных приверженцев «белой идеи» и «православного учения о мече во всей его силе и славе» - И. Ильина, призывал вспомнить (хотя бы по «учебнику Иловайского») о святом Сергии Радонежском, благословившем меч Дмитрия Донского.¹

      Однако, излагая историю конца XIV в., исследователи уделяли гораздо больше внимания известиям о начавшейся в конце XIV в. борьбе Московского княжества с Ордой (особенно Куликовской битве), нежели известиям о церковно-княжеских отношениях того времени. Уже А. А. Шахматов отметил, что наиболее ранний летописный рассказ о Куликовской битве содержался в Троицкой летописи, текст которой (сгоревший в 1812г.) сохранился в Симеоновской летописи с 1177 г., а с 1365 г. в Рогожском летописце. Вывод А. А. Шахматова, поставленный под сомнение С. К. Шамбинаго,² был убедительно подтвержден ((131)) М. Б. Салминой. Генеалогия Повести о Куликовской битве, начиная с Тр. (свода 1408 г.), через Новгородско-Софийский свод, вплоть до летописей XVI в. - Никоновской летописи и Степенной книги, представлена в работе М. А. Салминой настолько убедительно, что едва ли она нуждается в существенной корректировке - последующие труды по истории летописания подтвердили ряд наблюдений исследовательницы, сделанных на материале летописной повести о Куликовской битве (соотношение Хронографа и Сокращенных сводов с летописанием XV в.).³ Установлена М. А. Салминой и другими авторами также генеалогия летописного рассказа о Тохтамыше. Однако меньше внимания уделила М. А. Салмина эволюции содержания летописных рассказов о борьбе с Ордой; вопрос о связи этих рассказов с известиями о церковно-политических отношениях ею не ставился.

      А между тем весь рассказ о событиях последних лет княжения Дмитрия Донского, начиная со смерти Ольгерда, битвы на Пьяне и смерти митрополита Алексия в 6885 (1377) г. и до смерти самого Дмитрия в 6897 (1389) г., обладает в Тр. (судя по Сим. и Рог.) рядом характерных общих черт.⁴ Основное внимание летописец уделяет церковным делам, и в частности борьбе за престол митрополита всея Руси Киприана, еще в 6884 (1376) г. при жизни Алексия, «поставленного в митрополиты», т. е. очевидно претендовавшего на митрополию «всея Руси», и его соперника - ставленника Дмитрия Ивановича Михаила-Митяя. Истории Михаила-Митяя посвящена особая повесть под 6885 (1377) г., где рассказывается о поездке Митяя в Царьград для поставления митрополитом и о самовольной поездке его противника Дионисия Суздальского, о внезапной смерти Митяя и о поставлении митрополитом спутника Митяя Пимена, о непризнании этого поставления Дмитрием, о приглашении в Москву из Киева митрополита Киприана и, наконец, о заточении приехавшего на Русь Пимена. Завершается летописная повесть о Митяе концовкой «Аминь». Однако о ((132)) поездке в Царьград Митяя и его противника Дионисия и о внезапной смерти Митяя рассказывается в Тр. еще раз под 6887 (1379) г., а о приезде в Москву Киприана и непризнании Пимена - после рассказа о Куликовской битве в конце 6888 (1381) г. Следовательно, Повесть о Митяе представляет собой отдельный памятник в летописном своде, охватывающий 1377-1381 гг., причем автор этой повести, в отличие от составителя летописного текста, даже не счел нужным упомянуть о произошедшей по возвращении Киприана в Москву Куликовской битве. Связь этой повести и всего летописного текста 1377-1379 гг. с митрополитом Киприаном, деятельности которого протограф Тр.-Сим.-Рог. горячо сочувствует, несомненна. Связь эта выразилась и в дальнейшем тексте: в отличие от более поздних летописей, Тр. не сообщает об изгнании Киприана Дмитрием в 6890 (1382) г. после бегства митрополита из Москвы во время нашествия Тохтамыша, ограничившись деликатным сообщением, что «тое же осени Киприан митрополит съеха из Москвы в Кыев», а Дмитрий восстановил на митрополичьем престоле Пимена. Под 6891 (1383) г. сообщается, что Дмитрий отправил Дионисия Суздальского вместе с Феодором Симоновским в Царьград «об управлении митрополии Русския». В 6892 (1384) г. Дионисий приехал из Царьграда в Киев, «его же поставиша во Царегороде митрополитом на Руси, и помышляше от Киева ити на Москву, хотя быть митрополитом на Руси». Митрополитом в Киеве был в это время изгнанный из Москвы Киприан, и киевский князь Владимир Ольгердович (сын покровительствовавшего Киприану Ольгерда) «изъима» Дионисия, «глаголя ему: „пошел еси на митрополью во Царьгород без нашего повеленья"». Под 6893 (1385) г. говорится о поездке Пимена в Царьгород и о смерти в Киеве архиепископа Дионисия, а под 6896 (1388) г. утверждается, что Пимен поехал в Царьград «князя великаго утаився... И про то князь великий разгневася, и не любо ему бысть»; во время этой поездки в Царьград (третьей по счету) Пимен «преставися». И наконец, сообщив под 6897 (1389) г. о смерти Дмитрия Донского, Тр. под 6898 (1390) г. помещает торжественное сообщение о возвращении Киприана в Москву: «князь же великий Василей Дмитриевич срете его со своею матерью с княгинею великою, и с братьею и з бояры... и приат с великою честию».

      Что же сообщает Тр. (и сходные с нею Рог. и Сим.) о двух наиболее важных для историка событиях тех лет - о Куликовской битве 1380 г. и нашествии Тохтамыша в 1382 г.? Чрезвычайно мало. Куликовской битве (хотя она и названа «великим побоищем») посвящено всего полторы страницы. ((133)) Упоминаются воины, погибшие в сражении, - «князь Федор Романович Белозерский, сын его Иван Федоровичь, Семен Михаиловичь, Микула Васильевичь, Михайло Ивановичь, Акинфовичь, Андрей Серкизов, Тимофей Волуй, Михайло Бренков, Лев Морозов, Семен Мелик, Александр Пересвет и инии мнози». Особое место уделено трофеям: «И мнози вои его възрадовашася, яко обретающи корысть много: погна бо с собою многа стада, кони и вельблуды, и волы, им же несть числа, и доспехы и порты и товар». Никак не упоминается, в отличие от позднего летописания, роль святого Сергия в этих событиях - это особо должно быть отмечено потому, что Сергий принадлежит к числу любимых персонажей Тр. А. Н. Насонов полагал даже, что если Тр. и не была составлена в самом Троице-Сергиевом монастыре, то включала в свой состав особый летописец, посвященный Сергию и удельному князю Владимиру Андреевичу Серпуховскому, во владениях и под покровительством которого был основан в Радонеже Сергиев монастырь.⁵ В Тр. рассказывается о создании монастыря в Радонеже в 6882 (1374) г., о болезни Сергия в 6883 (1375) г., о его ручательстве за Дионисия, который «поручника свята выдал», о поставлении им монастыря на Дубенке в 6887 (1379) г., о посредничестве в московско-рязанском конфликте в 6893 (1385) г.; отмечена смерть одного из его учеников в 6895 (1387) г., присутствие Сергия на похоронах Дмитрия Донского в 6887 (1389) г. Сообщив о смерти Сергия в 6900 (1392) г., Тр. привела похвалу ему, в которой, по словам Карамзина, не было «ничего исторического; один набор слов, иногда забавный»,⁶ - в Рог. и Сим. она не сохранилась. Среди воинов, погибших в битве, упоминается Александр Пересвет, но, очевидно, он не был иноком и не имел отношения к св. Сергию.

      Довольно краток в Тр.-Рог.-Сим. и рассказ о нашествии Тохтамыша. Сообщается, что поход Тохтамыша был внезапным («изгоном») и что князь Олег Рязанский «обведе царя около всей своей отчины». Дмитрий «то слышав, что сам царь идеть на него со всей силою своею, не ста на бой, ни против его подня руки, противу царя Тохтамышя, но поеха в свой град на Кострому». Тохтамыш «прииде к граду Москве месяца августа в 23 день в понедельник»; защищал Москву «князь Остей, внук Ольгердов с множеством народа». «Царь же стоя у города 3 дни, а на 4 день оболга Остея лживыми речми и миром лживым и вызва его из города и уби его перед спы града, ((134)) а ратем своим град весь с все страны, а по лествицам възлезшим им на город на забороны и тако взяша град месяца августа в 26 день...». Далее описывается разорение церквей и гибель книг, убийство священников - «архимандрита Спасского Симеона, архимандрита Иакова и игумена Акинфа Крилова». Описание разграбления города написано в духе свойственного литературной школе Киприана «плетения словес»: «И бяше в граде видети тогда плачь и рыдание и вопль мног, слезы, крик, сетование, охание, печаль горкая, скорбь, беда, нужа, горесть смертная, страх, трепет, ужас, дряхлование, ищезновение, роптание, безчестие, поругание, понос, смехание врагом и укор, студ, срамота, поношение, уничижение». Далее рассказывается о разграблении соседних земель и городов и уходе Тохтамыша, опасавшегося прихода Дмитрия из Костромы и Владимира Андреевича из Волока, о разорении Рязанской земли. О Киприане сообщается только то, что он был в Твери, откуда Дмитрий пригласил его, вернувшись в Москву, прибыть в столицу, и лишь после этого читается упомянутое выше сообщение, что митрополит «съеха из Москвы в Кыев».

      Этикетный характер ряда сообщений Тр.-Рог.-Сим. о Куликовской битве и нашествии Тохтамыша был отмечен М. А. Салминой. Этикетной была формула «брань крепка зело и сеча зла», читающаяся в Тр. под 6873 (1365) г. и 6885 (1377) г. и в рассказе о Куликовской битве. Описание осады Москвы Тохтамышем и защиты Остеем дословно совпадает с описанием осады ее Ольгердом и разграбления им соседних земель в 6876 (1368) г.; отказ Дмитрия «стать на бой» и «поднять руки» против «царя Тохтамышя» совпадает с аналогичной формулой в описании поведения князя трубчевского во время нашествия Дмитрия Донского на его княжество в 6887 (1379) г.: князь трубчевский «не ста на бой, не подня рукы против великого князя». Очевидно, весь рассказ о Куликовской битве и о нашествии Тохтамыша принадлежал составителю свода, лежащего в основе Тр.-Рог.-Сим.⁷

      Текст известий Тр. (Рог.-Сим.) о последних годах жизни Дмитрия Донского был с сокращениями воспроизведен ростовским сводом 1419 г., читающимся в МАк. Рассказ о Куликовской битве в 6888 г. здесь явно излагает текст Тр., названы точно те же имена погибших; на основе рассказа Тр. построено и сообщение о нашествии Тохтамыша 6890 г. («не ста на бой противу его, не подня руки на царя»). Однако перипетии ((135)) борьбы за митрополичий престол явно не интересовали летописца; ни Митяй, ни Пимен, ни Дионисий здесь не упоминаются; о Киприане сообщается, что он в 6889 г. был принят «с честью» Дмитрием Ивановичем, но об изгнании его после нашествия Тохтамыша в 6891 г. сказано прямо и откровенно: «Князь великый Дмитрий Ивановичь выгна Киприяна митрополита и бысть оттоле мятеж в митрополии»; после смерти Дмитрия в 6897 г. Киприан вернулся «и преста мятежь в митрополии и бысть едина митрополья Кыев и Галич и всея Руси».⁸

      Еще короче изложение событий конца XIV в. в Псковских летописях. Куликовская битва упоминается «как похваление поганых татар на землю Рускую», в котором «пособи Бог великому князю»; в Псковской 1-й и Псковской 3-й побоище отнесено к 6886 (1378) г., но без указания места сражения, в Псковской 2-й - дата правильная (6888 г.), сражение происходит «за Доном», но никаких подробностей не приводится. Нашествие Тохтамыша («Тартаныша») в 6890 г. упоминается только в Псковской 2-й летописи.⁹

      Рассказ о борьбе с Ордой и церковно-политических отношениях был, как и в других случаях, радикально переработан в источнике CI и сходных летописей (Н I мл. и., НК, HIV, Новгородской Хронографической) - в Новгородско-Софийском своде.¹⁰ Прежде всего здесь изменилось соотношение двух тем - борьбы с татарами и церковных дел. Киприан упоминался в первый раз под 6884 (1376) г., но как митрополит, приезжавший в Новгород, претендовавший «на всю Рускую землю» и встретивший отпор новгородцев; новгородский архиепископ и новгородцы «ответ даша»: «Шли к великому князю на Москву; аже тя приимет... митрополитом на Русь, то и нам еси митрополит»; Киприан не решился послать «на Москву к князю великому» (CI, HI, НХ; в НК-З IV нет). Борьба за митрополичий престол после смерти Алексия здесь не упоминается; истории Михаила-Митяя совсем нет. Зато Куликовской битве посвящена Пространная повесть, во много раз расширяющая Краткую повесть в Тр. Соотношение между этими двумя повестями было убедительно разобрано М. А. Салминой: Пространная повесть НСС несомненно возникла путем расширения текста Краткой повести Тр. Наиболее убедительно вторичность Пространной повести ((136)) доказывается дублировкой в ней известия об измене Олега Рязанского, пришедшего на помощь Мамаю. В Краткой повести Дмитрий только после Куликовской битвы узнавал, что «Олег Рязаньский послал Мамаю на помощь свою силу» и тогда «посади свои наместницы» в Рязанском княжестве. Этот текст есть и в Пространной редакции, но там он противоречит тому, что коварства «лукавого Олга» Дмитрий знает еще до битвы и проклинает «нового Иуду предателя», поэтому сообщать ему после битвы об измене Олега не было надобности. Нового фактического материала в НСС было довольно мало: значительное расширение рассказа было достигнуто главным образом за счет этикетных формул, заимствований из Жития Александра Невского (помощь Бориса, Глеба и других святых) и др. Но встречаются и фактические дополнения. Например, поход Мамая направлен здесь не только против Дмитрия, но и «на брата его Владимира Андреевича». Именно в Пространной повести НСС появилась широко использованная в последующей редакции версия о получении Дмитрием благословения - «грамота от преподобного игумена Сергиа»; этим, однако, помощь Сергия и ограничивается. Вообще сведений о Сергии в НСС оказывается значительно меньше, чем в Тр.; почти ни одного из перечисленных выше известий о нем в НСС нет; но есть одно неожиданное, хотя и приобретшее широкую популярность у историков известие: в 6873 (1365) г. возник конфликт между московским и суздальским князем: «Тогды прииде от великого князя Дмитрия Ивановича игумен Сергий», призывая суздальского князя в Москву, «он же не поеха; и игумен же Сергий затвори церкви». В Тр. этого в высшей степени странного (Сергий в 1365 г. еще не был игуменом, но даже в этом качестве не имел права налагать интердикт) эпизода нет; интердикт («они же церкви затвориша») в 6876 (1363) г. на Суздальскую землю в Тр. налагал митрополит Алексий через своих представителей архимандрита Павла и игумена Герасима. Отметим, что Пересвет, которого более поздняя традиция объявляла иноком, посланным Сергием, в списке убитых Пространной редакции, как и в Краткой редакции Повести, еще не именуется иноком; о нем сказано только, что он - «бывшей прежде болярин бряньский».

      Среди соратников Дмитрия Донского упоминаются перешедшие на московскую службу сыновья Ольгерда - Андрей Полоцкий и Дмитрий Брянский. В Тр. они не фигурировали как участники Куликовской битвы, но сообщалось, что в 6887 г., за год до битвы, Дмитрий Брянский «не поднял рукы против великого князя» и бил ему челом. К списку убитых добавлены также «Дмитрий Мининич» (Минич), Дмитрий Монастырев и Федор Тарусский, но первый из них пал в битве с ((137)) Ольгердом в 1368 г., а второй - в битве на Воже в 1378 г. Что касается Дмитрия Монастырева, то единственный князь с этим именем, известный источникам, был убит в битве под Белевом в 1437 г."

      Изложение НСС не обнаруживает специфической тенденциозности, присущей летописанию Киприана. Заканчивается изложение в 6888 г. не приглашением Киприана в Москву, а назначением его соперника Пимена («Пумина»), вопреки рассказу Тр., будто Дмитрий в 6888 г. «не приа» Пимена, «сняша с него белый клобучек». Киприан в тексте НСС появляется в Москве не совсем понятным образом уже во время нашествия Тохтамыша после того, как Дмитрий уехал в Переяславль.

      Повесть о нашествии Тохтамыша в НСС, как и повесть о Куликовской битве, основана на расширенном и переработанном тексте Тр. (Рог.-Сим.). Но, в отличие от Пространной повести о Куликовской битве, дополнения здесь носят не столько этикетный, сколько конкретно-фактический характер. Подробно описана роль Олега Рязанского, рассказавшего Тохтамышу, «как пленити землю Рускую, как без труда взять каменный град Москву». Отказ Дмитрия от сопротивления Тохтамышу объясняется «разностью в князьях», отсутствием между ними «единичества»; из-за этого он «убояся стати в лице противу самого царя». Отношение летописца к горожанам, оборонявшим город в отсутствие князя, противоречиво. С одной стороны, он описывает геройство москвичей, упоминает подвиг «гражданина москвитина суконника, именем Адама», который, увидев с городской стены «единого татарина нарочита и славна, юже бе сын некого князя ординьского», выстрелом из самострела «уязви в сердце его гневливое». Однако рассказ отнюдь не отражает настроения московских купцов и ремесленников; напротив, летописец именует горожан, «вставших вечем», «мятежниками» и «крамольниками»; он осуждает их за то, что они не выпускали из города тех людей, которые «бежати помышляху», а желающих выйти грабили, не постыдившись «нарочитых бояр» и «самого митрофолита».

      Вторичность повести о Тохтамыше в НСС обнаруживается из дублировки в нем известия о гибели главного защитника ((138)) города князя Остея (одно из двух сообщений воспроизводит версию Тр. и сходных летописей). Дважды рассказано об измене Олега Рязанского. Но помимо этого в повести НСС о Тохтамыше существенно изменена роль суздальских князей - в Тр. говорилось только, что дети великого князя Дмитрия Константиновича Суздальского были взяты ханом в Орду; в НСС эти суздальские князья оказываются едва ли не главными виновниками захвата Москвы: они уговорили москвичей открыть Тохтамышу городские ворота и выйти с «дары» к «царю», который «не на вас воюа прииде, но на Дмитрия ратуя, а вам даровать хочет мир и любовь свою»: «Имете веру намь, мы есме ваши князи хрестьянстии, вам в том правду даем». Сомнительность этого рассказа доказывается тем, что далее, после окончания повести о Тохтамыше, повествуется о наказании Дмитрием Олега Рязанского за его предательство и нет ни слова о каких-либо действиях Дмитрия против суздальских князей. По вероятному предположению М. А. Салминой, тема предательства суздальских князей возникла позже, в середине века, когда суздальские князья действительно поддержали врага московского великого князя Василия II Дмитрия Шемяку в его борьбе за престол.¹²

      Как же складывались в это время церковно-княжеские отношения? Двусмысленность при изложении этой темы в Тр. (Чем объясняется признание Киприана Дмитрием после Куликовской битвы? Почему он «съеха из Москвы» в Киев в 1382 г.?) не разрешается и рассказом НСС; из этого рассказа вообще нельзя понять, почему в Москве, где после Куликовской битвы митрополитом был Пимен, оказался Киприан, к которому, очевидно, относятся слова о «крамольниках», «не постыдившихся» «самого митрополита», грабя уезжающих из города; почему, вернувшись из Твери, где он «избывал» «ратное нахождение», Киприан исчезает со страниц НСС вплоть до 6894 (1386) г., когда неожиданно (и без всякого объяснения) «прииде на митрополию Киприан на Русь» (о какой Руси идет речь, неясно - в Западной Руси Киприан, согласно Тр., был митрополитом непрерывно с 1376 г.; о его возвращении в Московскую Русь после 1382 г. и до 1390 г. ничего не сообщалось). Пребывание Пимена на митрополичьем престоле в 6890-6896 гг. засвидетельствовано и в Тр.; в НСС оно охватывает еще более широкий период: с 6888 г. (Куликовская битва) по 6898 г., причем о его последней поездке в Царьград рассказано уже после статьи «О житии и преставлении Дмитрия Ивановича», а о смерти на обратном пути из Киева и о возвращении Киприана в Москву после смерти Пимена ((139)) («Преставися Пимен митрополит в Киеве, а Киприан митрополит прииде изо Царяграда митрополитом на Русь») - и уже после вокняжения Василия Дмитриевича. Фигурирует в НСС и еще один, наиболее загадочный из митрополитов XIV в. - Дионисий. В Повести о Митяе в Тр. он упоминался как противник Митяя, но далее выступал как независимый и, скорее, враждебный Киприану церковный деятель. О его приезде и назначении в Царьграде митрополитом в 6893 г., заточении в Киеве и смерти в 6894 г. сообщается в НСС так же, как в Тр. Но под 6890 г. после рассказа о нашествии Тохтамыша, в З IV и НХ (НК, CI нет) сообщается о приезде Дионисия Суздальского в Новгород для обличения «злых человек» (стригольников?). Известие это читается и в З Й мл. и., как и известие о неудачном приезде Киприана в Новгород в 6884 г., - возможно, что общие известия восходят к новгородскому источнику НСС, но разграничить известия этого источника и известия самого НСС затруднительно, ибо З Й мл. и., как мы уже знаем из предыдущих глав, в ряде случаев сама зависит от НСС (к НСС восходит, очевидно, в сокращенном виде известие З Й мл. и. о Куликовской битве и о нашествии Тохтамыша).

      НСС, как мы знаем, стал впоследствии основой всего последующего летописания. В частности, рассказы НСС о борьбе с Ордой и церковно-княжеских отношениях в конце XIV в. были воспроизведены двумя летописями, отражающими великокняжеское летописание начала 70-х гг. XV в. - Никаноровской и Вологодско-Пермской.¹³ Через HIV текст НСС оказал влияние на Владимирский летописец XVI в., хотя в этом кратком летописце отразилось и влияние летописи конца XIV-XV в. типа Тр.¹⁴ Но уже общий протограф Московского свода и Ермолинской летописи, который мы условно именуем Московско-Софийским сводом, сделал попытку соединить версии Киприа-новского летописания (Тр., Рог., Сим.) с НСС. Из НСС здесь было заимствовано известие о неудачном приезде Киприана в Новгород в 6884 г., из Киприановского свода - Повесть о Михаиле-Митяе с некоторыми изменениями по сравнению с Тр.,¹⁵ ((140)) но с тем же объединением хронологии 1377-1381 гг. в единой годовой статье 6885 г.; под 6887 г. о поездке Митяя и Дионисия в Царьград упомянуто кратко - с прямой ссылкой на изложенное «в лето 85». Повесть «О Донском побоище» была в MCC Пространной, т. е. восходила к НСС, включая упоминание о грамоте св. Сергия и дополненный список убитых; однако в начале повести говорилось, что Мамай пошел «на великаго князя Дмитрея Ивановича»; упоминание «брата его Владимира Андреевича» было опущено. Из НСС заимствовано было в MCC известие о поставлении митрополита Пимена после Куликовской битвы, хотя вслед за ним была помещена фраза из Тр.: «Toe же зимы посла князь великы по Кыприяна митрополита в Киев» и следующая за ней начальная фраза: «прииде из Царяграда на Русь пресвященный Киприан». Из Тр. взято и следующее за этими словами явно противоречившее им известие: «...прииде Пимен из Царьграда и послан был в заключение на Чюхлому» (в Ерм. - короче). Рассказ 6890 г. о походе Тохтамыша подвергся в СС некоторым изменениям. Была опущена нелестная для Дмитрия Донского фраза о том, что он «убояся стати» против царя. Слова о «мятежниках» и «крамольниках» отнесены здесь не к горожанам , удерживавшим митрополита и бояр от бегства, а к тем, «иже хотяху изыти из града»; однако далее защитники города обвинялись в пьянстве и «безстудном поведении» по отношению к осаждающим татарам (так в Моск.; в Ерм. - нет). Как и в НСС, падение города связывается с предательской ролью суздальских князей. К известию о возвращении Киприана из Твери добавлено объяснение того, почему на него «разгнева бо ся» Дмитрий: «того ради, яко не седел в осаде в Москве, и посла по Пимина митрополита и приведе его из заточенья на Москву и прият его с честью и любовью на Русскую землю». Известия НСС о приезде Киприана в 6894 г. здесь не было; под 6897 (после статьи «О житии и преставлении Дмитрия Ивановича») сообщалось о смерти Пимена, а под 6898 г. (в развернутой форме, как в Тр.) - о приезде Киприана.

      Дальнейшая судьба летописных известий о борьбе с Ордой и церковно-княжеских отношениях в разбираемый период была аналогична судьбе других летописных рассказов. Все они так или иначе отражали киприановскую летописную версию этих событий в переработке НСС (пространные повести о Куликовской битве и нашествии Тохтамыша) и MCC (включение «Повести о Митяе»). Ерм., как мы уже знаем, передавала версию MCC с некоторыми сокращениями: было опущено большинство молитв и речей, произносимых князем, риторические распространения и украшения, в результате пропуска отпала дублиров-ка рассказа о гибели Остея. Это побуждало некоторых ((141)) исследователей (М. З. Тихомиров, Л. В. Черепнин) рассматривать именно текст Ерм. (и близкой к ней Львовской летописи) как ранний и наиболее достоверный рассказ о событиях конца XIV в.¹⁶ Однако это неверно. Уже А. А. Шахматов показал, что рассказ Ерм. о Куликовской битве - сокращение Пространной повести; наблюдения А. Н. Насонова доказали вторичность текста Ерм. (вплоть до второго десятилетия XV в.) по отношению к общему источнику с Моск. - MCC .¹⁷ Вторичность рассказа Ерм. о Тохтамыше обнаруживается из читающегося здесь объяснения трудности обороны Москвы тем, что «еще бо граду тогда ниску сущу», что свидетельствует о том, что интерполятор мог писать уже тогда, когда стены «града» (Кремля) были надстроены - в 80-х гг. XV в. (Антоном Фрязином).¹⁸ Сокращенный вариант повестей о Куликовской битве и о Тохтамыше, сходный с Ерм., читается и в «Летописце от 72-х язык» (Лихачевский, Прилуцкий и Уваровский виды).¹⁹ Известия MCC (Моск.) были воспроизведены и в Воскр.²⁰

      Новые темы, связанные с событиями конца XIV в., проникают в летописание через столетие после этих событий. Эти изменения были связаны с влиянием на летописное изложение нескольких внелетописных памятников - Жития св. Сергия, «Задонщины» и Сказания о Мамаевом побоище.

      Наиболее скромным было влияние Жития Сергия, составленного Епифанием Премудрым в 1417-1418 гг., но дошедшего до нас в переработке Пахомия Логофета середины XV в. Как и в НСС, участие Сергия в «дивной» победе над Мамаем ограничивается благословением Дмитрия «противу безбожных». Повествуется здесь также об обете Дмитрия в случае победы поставить «монастырь во имя пречистые Богоматере» и об исполнении этого обета построением монастыря на Дубенке.²¹

      Влияние «Задонщины» на летописание также было невелико. Своеобразное поэтическое произведение, сходное со «Словом о полку Игореве», «Задонщина» воспевала Куликовскую битву, но очень мало сообщала о ней. Первоначальный текст ((142)) памятника до нас не дошел: сохранилась лишь краткая редакция в сборнике кирилло-белозерского книгописца Ефросина, датируемом сентябрем 6988 (1479) г., и пространная в списках XVI-XVII вв.²² Отличается «Задонщина» от летописных рассказов прежде всего тем, что в ней действует «Пересвет-чернець», брат его «Ослебя», а среди убитых - сын Ослеби «Иаков Ослебятин». Правда, они никак не связываются здесь с Сергием, но все же принадлежат (это относится во всяком случае к Пересвету) к инокам. В «Задонщине» Пространной редакции дважды упоминается среди воевод в Куликовской битве «Дмитрей Волынский» - в краткой редакции «Задонщины» о нем ничего не говорится; в летописи «Дмитрий Волынский, воевода Московский» упоминается только как участник войны с Рязанью в 6879 (1371) г., с болгарами в 6884 (1376) г. и с Литвой в 6887 (1379) г. Наблюдаются и прямые совпадения с Краткой летописной повестью - победители становятся «на костех» врагов, перечисляются трофеи - «доспехи и кони и волы и велоблуды». М. А. Салмина усмотрела в «Задонщине» также сходные тексты с Пространной повестью о Куликовской битве (НСС) - употребление слова «туга» (печаль), оборот «плачющася, чядь своя поминають», огорчение родителей, породивших своих детей на смерть.²³ Среди известных нам летописей одна группа обнаруживает некоторые совпадения с «Задонщиной». Это - Сокращенные своды конца XV в. и зависимый от них Хронограф. В них упоминается не только Пересвет, но и «чернец Ослебя».²⁴ ((143))

      Какой же из памятников в данном случае оказал влияние на другие: летопись или «Задонщина»? Решение этого вопроса в историографии предопределялось представлением о «Задонщине» как о памятнике, близком по времени к описанным событиям - до 90-х гг. XIV в. М. З. Тихомиров обосновывал эту датировку словами «Задонщины», что слава Куликовской победы «шибла... к Арночи (Ворнавичам)... и к Торнаву», между тем как «Орнач» (Ургенч) был разрушен Тимуром в 1387-1388 гг., а «Торнав» (Тырнов) захвачен в 1393 г. турками.²⁵ Однако даже если автор «Задонщины» знал о разрушении этих городов в последующие годы, он, описывая события 1380 г., мог упомянуть о них как о существовавших. «Конечно, если бы произведение писалось значительно позже этой даты - в середине или второй половине XV в., то автор, подходя к данному вопросу исторически, вполне мог назвать этот город... - согласился Л. А. Дмитриев. - Каждый из перечисленных доводов сам по себе не может служить достаточно веским аргументом в пользу датировки „Задонщины" 80-ми гг. XIV столетия, но в совокупности все эти показатели дают основание считать, что она была написана до 90-х гг. XIV в.»,²⁶ - писал ученый. Эта аргументация представляется сомнительной: в данном случае речь идет не о сочетании гипотез, каждая из которых имеет эмпирическое обоснование, а о сумме догадок, сомнительных сами по себе.

      У нас нет достаточных оснований для того, чтобы датировать «Задонщину» временем, близким к 1380 г., и для того, чтобы определить отношение «Задонщины» к летописной Повести о Куликовской битве. Более вероятным представляется, что формула «на костех» и перечисление трофеев были заимствованы «Задонщиной» из летописей; откуда проникло упоминание Осляби - из «Задонщины» в Сокращенные своды или из некой устной традиции в оба памятника, неизвестно. Заметим, что в Сокращенных сводах читалось также известие, отсутствовавшее во всей летописной традиции после MCC, - о приезде Киприана в 6894 г. в Москву.

      Глубокое влияние оказал на летописание XVI в. третий памятник- Сказание о Мамаевом побоище.²⁷ Само Сказание дошло до нас в поздних списках - XVI, XVII и последующих веков. Наиболее ранней его редакцией была, как доказал Л. А. Дмитриев, Отдельная редакция, где союзником Мамая ((144)) выступил не Ягайло, как это было в действительности, а его отец Ольгерд, умерший еще в 1377 г. Наличие в наиболее ранней редакции Сказания такого анахронизма, так же как упоминание в ней Киприана, якобы находившегося перед Куликовской битвой в Москве и благословившего Дмитрия,²⁸ свидетельствует о позднем происхождении источника. Л. А. Дмитриев, правда, склонен был датировать его первой четвертью XV в. Но в первой четверти XV в. Ягайло был еще жив и обстоятельства приезда Киприана также были еще на памяти (он умер лишь в 1434 г.). Можно ли было вопреки летописям (например, своду 1408 г., отразившемуся в Тр.) так резко искажать известные тексты? Ряд исследователей предложил более позднюю датировку Сказания о Мамаевом побоище.

      B. А. Кучкин отметил явно анахронистические черты Сказания - в частности, включение в число участников битвы князей Андомских (Андожских), а также упоминание Константино-Еленовских ворот Кремля, получивших это название лишь в 1491 г. Он пришел к выводу, что Сказание было составлено не ранее 80-90-х гг. XV в.²⁹

      Когда текст Сказания был включен в летописи? Наиболее ранним летописным памятником, куда был включен текст Сказания, считается Лондонский список (Mus. Britannicum, MS Cotton Vitel. F. X) Вологодско-Пермской летописи, представляющий собой первую редакцию этой летописи, доведенную до 1500 г. Но Сказание о Мамаевом побоище читается в этом списке не в самом тексте летописи - там помещена как раз Пространная повесть о Куликовской битве из НСС, а в другой части рукописи, в ее втором томе. Вся же рукопись Cotton MS Vitel. F.X относится не к началу XVI в., а ко второй его половине. Даже и во второй редакции ВП, составленной в 20-х гг. XVI в. (Академический список - БАН, 16.8.15) нет Сказания о Мамаевом побоище - там читается все та же Пространная повесть из НСС. Только третья редакция ВП, представленная несколькими списками середины и второй половины XVI в., включила в основной текст вместо ((145)) Пространной повести Сказание о Мамаевом побоище в одной из его поздних редакций.³⁰

      Первой по времени летописью, опиравшейся на Сказание о Мамаевом побоище, была Никоновская летопись, составленная в 30-е гг. XVI в.³¹ Основными источниками Ник. за 1377- 1389 гг. была Сим., передающая в этой части, как мы уже указывали, текст Тр., а также НСС (HV), MCC и Сказания о Мамаевом побоище - в Ник. помещена особая (Киприановская) редакция Сказания. К Сим. в основном восходила в Ник. Повесть о Митяе 6886 г., но с существенными изменениями и дополнениями. Так, значительно расширена характеристика Митяя, дополнено упоминание о его репрессивной деятельности: «епископи же, и архимандриты, и игумены, и священницы воздыхаху от него, многых бо и в веригы железныа сажаше, и наказываше и смиряше их...». На основе Жития Сергия дополнено сообщение о враждебности Сергия Митяю: «негодоваше... и на преподобного игумена Сергия». Смерть Митяя во время путешествия получила в Ник. объяснение: «Инии глаголаху о Митяи, яко задушиша его; инии же глаголаху, яко морьскою водою умориша его, понеже епископи вси, и архимандриты, и игумены, и священницы, и иноци, и вси бояре и людие не хотяху Митяа видети в митрополитех...». Но, пожалуй, наиболее важным изменением в Ник. было изменение даты приезда Киприана в Москву после смерти Митяя. Уже в Тр. хронология событий за 1377-1381 гг. была довольно запутанна, так как события после смерти Митяя излагались в пределах одной статьи 6885 г. и фраза «прииде пресвещенный Киприан митрополит ис Киева на Москву, на свою митрополию, в четверток 6 неделе по Пасце в самый праздник Вознесения Господня...» не имела годовой даты, однако в тексте Тр., как и Сим.-Рог., дата эта уточнялась далее, под 1381 г.: «В лето 6889 в четверг 6 недели по велице дни на праздник Възнесения Господня прииде из Царегорода на Русь пресвещенный Киприан митрополит на свою митрополию ис Кыева на Москву». В Ник. известие о Киприане в заключительной части повести о Киприане было дополнено отсутствующей в более ранних летописях годовой датой: «прииде Киприан из Киева на Москву в четверток 6 недели по Пасце... в лето 6888 г.».³² Эта ((146)) вновь излагалась история с Митяем и его смертью, завершающаяся фразой: «прииде Киприан из Киева на Москву в четверток 6-а неделе по Пасце»; соответственно, известие о приезде Киприана в 6889 г. было опущено, а вместо него в начале этого года была помещена фраза из Повести о Митяе: «прииде изо Царьграда на Русь Пимин митрополит; князь великий же Дмитрий Иванович не приа его...». В результате такой небольшой, почти «ювелирной» переделки Киприан оказывался в Москве перед Куликовской битвой и во время ее. Как и Сим., Ник. рассказывала о поездке Митяя и Дионисия в Царьград и о смерти Митяя еще раз - под 6887 г.

      Под 6888 г. в Ник. помещена «Повесть полезна бывшего чюдеси, когда помощию Божию... и всех святых молитвами князь велики Дмитрей Иванович з братом своим двоюродным, с князем Владимиром Андреевичем... посрами и прогна Волжскиа орды гордаго князя Мамая...». Это - контаминация двух источников - Сказания о Мамаевом побоище и Пространной летописной повести о Куликовской битве. Начало повести в Ник. в значительной степени совпадает с Пространной повестью (гнев Мамая из-за поражения на Воже; наем «фрязов, черкасов, ясов и иных», требование дани «как при Чанибеке»). Тексту, заимствованному из Сказания, предшествует объяснение, каким образом Киприан оказался в Москве во время Куликовской битвы, - здесь вновь (в третий раз!) упоминается история с Митяем. Далее в Ник. читается отсутствующее в других источниках известие об обращении Дмитрия «к брату своему к великому князю Михаилу Александровичу Тверскому» и о присылке тверским князем «в помощь братаничя своего князя Ивана Всеволодича Холмского» и приходе «Андрея Олгердовича Полотского со псковичи». Как и в Основной редакции Сказания, Киприан изображается в Ник. сподвижником Дмитрия в войне с Мамаем, но упоминания о нем значительно расширены. Уже А. А. Шахматов утверждал, что «подобное прославление памяти митрополита дело не современника, а книжника XVI в., воспитавшегося в известной определенной литературной среде и применявшего выработанные в этой среде приемы к обработке различных литературных произведений...». В тенденциозных вставках, связанных с Киприаном, он видел «работу редактора XVI в., а именно редактора самой Никоновской летописи или одного из источников ея...».³³ Связь одной из вставок Ник., относящихся к ((147)) Киприану, с творчеством митрополита Даниила - вероятного составителя Ник. - доказал Б. М. Клосс. Речь Киприана, советовавшего Дмитрию утолять ярость «нечестивых» (и, конкретно, Мамая) «дарами», значительно расширенная в Ник. по сравнению с Основной редакцией Сказания, была обнаружена исследователем в сборнике сказаний и поучений Даниила.³⁴ Из Сказания были заимствованы в Ник. известие о посылке Дмитрием к Мамаю посла Захарии Тютчева и подробный рассказ об обращении Дмитрия к Сергию (в Пространной летописной повести упоминалась только грамота Сергия Дмитрию) и о присылке святым двух воинов Христовых «от своего полку чернеческого» - Пересвета и Осляби. Помощь Сергия Дмитрию ужасает союзников Мамая Олега Рязанского и вслед за ним литовского князя, который в Ник. именуется, в отличие от Основной редакции Сказания, исторически правильно Ягайлом. К Сказанию в Ник. восходит и описание «уряжения полков» перед Куликовской битвой, которого не было в более ранних летописных рассказах. В Основной редакции Сказания с этой расстановкой связано первое упоминание о Дмитрии «Боброкове», не упомянутого в более ранних летописях и появившегося только в «Задонщине» (без прозвища «Боброк»). В Ник. «Дмитрий Боброков родом из страны Волынскиа» появляется несколько позже. Самый рассказ о Куликовской битве разделен здесь на две годовые статьи; основные военные действия описаны под 6889 г., и именно здесь впервые упоминается Дмитрий Боброк, приглашающий великого князя слушать «приметы» перед боем (слушанье «примет» упоминается и в Основной редакции). Вместе с князем Владимиром Андреевичем Боброк возглавляет «западный (засадный) полк», которому автор Сказания предназначил важнейшую роль в рассказе. В Сказании (в Основной редакции и в Ник.) описываются также обмен конем и одеждой между Дмитрием Ивановичем и его «любимым» Михаилом Бренком и поединок инока Пересвета с татарским богатырем Темир-мурзой. Автор Сказания, несомненно одаренный писатель, применил далее сюжетный прием, значение которого для искусства было чрезвычайно плодотворным, - режиссеры XX в. именовали его «отказным» или «тормозным» действием. При описании боя преимущество сперва предоставляется противнику, и когда он уже начинает «одолевати» и те, кому сочувствуют читатели, «плачюще и слезяще зело», жаждут действия, предводитель сдерживает их, ссылаясь на неблагоприятные обстоятельства, ((148)) и лишь в минуту всеобщего отчаяния объявляет: «Подвизайтеся, время нам благо прииде». Именно такое «отказное» действие делает конечный успех героев особенно выразительным. Ник. воспроизвела и еще один эффектный эпизод Сказания - заключительную сцену, когда участники сражения ищут и не находят самого великого князя Дмитрия Ивановича, находят убитого Бренка в великокняжеской одежде и еще одного воина, похожего на Дмитрия. И только потом, «уклонившеся на десную страну», они обнаружили самого великого князя, «под ветми лежаща, аки мрътв». Доспех его был «весь избит и язвлен зело», но сам он даже не был ранен.

      Под вновь повторенной датой 6889 г., в отличие от НСС и MCC, Ник. сообщает (вслед за Сим.) не о назначении, а об изгнании Пимена. Под 6890 г. сообщается о приезде на Русь из Царьграда архиепископа Дионисия Суздальского и указано (как в НСС и, в частности, в HV) о его выступлении против еретиков, которые здесь однозначно именуются «стригольниками».

      В Повести о нашествии Тохтамыша в Ник. расширена тема бесчинства москвичей, не выпускавших из града - «и убиваху их и богатство и имение их взимаху. Киприань же митрополит всея Русии возпрещаше им; они же не стыдяхуся его и небрежаху его...». Апология Киприана продолжена и под 6891 г.: «Toe же осени не возхоте князь великий Дмитрей Иванович Московский пресвященного Киприана митрополита всеа Русии и имеша к нему нелюбье. Киприан же митрополит воспомяху слово Господне, глаголющее: егда гонят вас из града сего, бегайте в другый... Несть бо греха еже бегати бед и напастей, но еже впадше некрепце стоати о Господи... И тако Киприан митрополит всеа Русии тою же осени с Москвы отъиде в Киев...». Далее сообщается о приглашении в Москву Пимена и отправлении Дионисия с Феодором Симоновским в Царьград. Под 6892 г. в Ник. читается отсутствующее в других летописях известие о стремлении Тохтамыша под влиянием «некого князя Ординского» «дати великое княжение» каждому из русских князей, а также известие о поставлении патриархом Дионисия «в митрополиты на Русь», о заточении его Владимиром Ольгердовичем Киевским (о его смерти сообщено под 6894 г.). Под 6895 г. после сообщения об очередной поездке Пимена в Царьград говорится, что «прииде Пимен митрополит на Русь из Царырада не на Киев же убо, но на Москву токмо; и прииде без исправы, понеже на Киеве бе Киприан митрополит, а на Москве Пимин митрополит». Образ Пимена продолжал занимать составителя Ник. и далее: под 6897 г. он поместил особую повесть «Хожение Пименово в Царьград», ((149)) восходящую к отдельному памятнику «Хождение Игнатия Смольянина», где описывалось, как «фрязы» в Азове пленили Пимена и его спутников и получали с них «мзду»; заканчивается «Хожение» смертью Пимена в Царьграде. Однако к смерти Пимена составитель Ник. возвращался еще раз, после рассказа «О преставлении великого князя Дмитрия Ивановича Московского», сообщив, что «Пимен митрополит всея Русии бысть тогда в Царьграде», и под 6898 г. поместив известие о его смерти. Лишь после этого он рассказывал о торжественном возвращении Киприана в Москву.

      Под 6900 г. в Ник. помещен еще один памятник, отражающий события того же периода, - «Повесть о преподобном Сергии» - особая редакция Жития Сергия, в которой Сергию приписывается не только благословение Дмитрия на борьбу с Мамаем, но и наставление его князю, дословно совпадающее (как отметил еще С. К. Шамбинаго) с речью Киприана Дмитрию в предшествующем тексте Ник. (об утолении «ярости нечестивых» «дарами»). Речь эта отражает какую-то особую редакцию Жития Сергия (в других редакциях Жития ее нет).³⁵

      В редакции, близкой к той, которая читается в Ник., Сказание о Мамаевом побоище было помещено в третьей редакции ВП (сходный текст и в дополнительных статьях Лондонского списка ВП).³⁶ Упоминание о пребывании Киприана в Москве во время Куликовской битвы противоречило здесь остальным известиям о церковно-княжеских отношениях, заимствованным в ВП из НСС.

      В Новгородской летописи Дубровского и в так называемой Ростовской (Архивской) летописи ³⁷ в повесть о Куликовской битве было сделано несколько вставок из Сказания о Мамаевом побоище: об «уряжении полков», о выступлении «потаенного полка» под предводительством Владимира Андреевича и Дмитрия Волынца и о поисках Дмитрия после битвы. Выдержки из Сказания о Мамаевом побоище («Дмитрий Боброков» и «уряжение полков»; поиски Дмитрия после битвы) ((150)) содержатся и в кратком рассказе о Куликовской битве Устюжской летописи; окончательное возвращение Киприана отнесено здесь к 6896 (1388) г.³⁸

      Очень краткое изложение событий 1375-1381 гг. содержит Степенная книга: упоминается здесь история с Митяем, смерть которого предсказал Сергий; кратко изложена «преславная победа за рекою за Доном» с благословения Сергия. Соперничество Киприана и Пимена упомянуто задним числом в связи с окончательным приходом Киприана при Василии Дмитриевиче.³⁹ Совсем перепутаны события этих лет в Холмогорской летописи: упоминания о Михаиле-Митяе нет совсем; под 6887 г. сообщается о поставлении Пимена и приглашении Киприана, под 6889 г. о приходе Киприана и заточении Пимена, победа над Мамаем отнесена к 6890 г., но речь идет, скорее, о битве на Воже; более подробно изложено нашествие Тохтамыша, изгнание Киприана и приглашение Пимена, о дальнейшей судьбе которого ничего не говорится, упоминается лишь приход Киприана в 6898 г.⁴⁰

      Изложение истории последних лет Дмитрия Донского у В. Н. Татищева (V, 132-175) в основном построено на Ник.: по Ник. дано описание истории с Митяем и Куликовской битвы (дополненное уже отмеченным выше⁴¹ упоминанием о «Василии Татисче»). Расширен лишь рассказ о нашествии Тохтамыша под 6891 (1383) г. Упомянутое в Ник. размышление Дмитрия «с князи и бояры» при известии о нашествии конкретизированы. Дмитрий говорит: «Неудобно намо малости ради вой стати противо хана. И асче побеждены будем, то погубим всю землю Рускую и не можем к тому милости испросити. Аще ли же и победим, то с большею силою пришед, паки вся погубит». Дмитрию возражает «един тысецкий»: «Идем, княже, на броды и станем сожидати воинства. А к хану пошли дары с покорою и проси милости...». Дополнено и упоминание Ник. о переговорах с суздальскими князьями, призывавшими москвичей принять с честью войска Тохтамыша: «Но князь Остей и воевода великаго князя не хотяху верити татарам, рекусче, яко сльстивше, прияв град, погубят все Христианы и всю землю Рускую. Князи же суздальстии, верюсче ли хану и его клятве или льстяхуся великому княжению и завидуюсче силе великого князя Димитрия, кляхуся тяжкою клятвою, яко никое зло граду сотвориса. И народы всии, слышавше сиа, начаша ((151)) кричати на князя Остея и воевод, да смирятся с ханом, глаголюсче, яко „не можем силе его противитися". Тии же со слезами просясче, да претерпят мало, егда князь великий и брат его Владимир Андреевич, собравше силы, приидут на отсечь, ведусче бо, яко с ханом не более 30 000 всех вой его. Но народы не хотяху их слушати, понудиша князя отворити врата и изыти с дары к хану». Рассказ об отъезде Киприана из Москвы в 6892 г. изложен Татищевым без приведения оправданий Киприана и дополнен вероятным, но неизвестно откуда взятым утверждением, будто гнев Дмитрия был вызван тем, что Киприан советовал сопернику Дмитрия Михаилу Тверскому идти в Орду «просити великаго княжения».

* * *

      Как и в историографии Александра Невского, в историографии Руси при Дмитрии Донском батальным сценам уделялось несравненно больше внимания, чем политической истории соответствующего периода.

      При изучении источников по истории Руси конца XIV в. исследователи, писавшие после А. А. Шахматова, во многом опирались на его труды. При этом, однако, обычно не учитывалась разная степень доказательности построений ученого. Вполне убедительными были выводы, вытекавшие из сравнения привлеченных им летописных текстов (дополнительно " подтвержденные исследованиями других ученых), - первичность текста Тр., воспроизведенного у Карамзина, в Рог. и Сим., восхождение к ним текстов различных редакций НСС («свода 1448 г.») - НК, З IV, HV, CI и других летописей, модификация этих текстов в последующем летописании. Совсем иное значение имели построения А. А. Шахматова относительно связей между летописными текстами и внелетописными памятниками, посвященными в основном Куликовской битве. Источниками дошедших до нас текстов Шахматов считал летописную повесть, возникшую в среде духовной, а также рассказ не дошедшей до нас «Московской летописи»,⁴² в основе которой лежала официальная реляция о походе великого князя и предполагаемое «Слово о Мамаевом побоище», созданное при дворе серпуховского князя Владимира Андреевича и прославлявшее его, литовских князей Ольгердовичей и Дмитрия Волынца. Это «Слово», по мнению А. А. Шахматова, также ((152)) отразилось в «Задонщине» и Сказании о Мамаевом побоище. Однако все эти источники - лишь предположения ученого. А. А. Шахматов думал, что текст не дошедшей до нас «Московской летописи» XIV в. отразился в Новгородской летописи по списку Дубровского.⁴³ Однако уже А. Н. Насонов отметил поздний характер этой летописи и лежащего в ее основе Новгородского свода 1539 г., связанного с боярским родом Квашниных;⁴⁴ М. А. Салмина доказала, что рассказ о Куликовской битве в своде 1539 г., включающий интерполяцию из Сказания о Мамаевом побоище, вторичного происхождения по отношению к летописным рассказам XV в. Необходимо, очевидно, при изучении дошедших до нас источников исходить из реальных текстов, взаимоотношения между которыми были с достаточной убедительностью установлены А. А. Шахматовым (находки новых текстов не поколебали предложенной им генеалогической схемы), а не из догадок ученого.

      Наиболее ранним из этих текстов был рассказ Тр., сохранившийся в Сим. и Рог. Известия этого свода несомненно были тенденциозны и далеко не полны: составителя больше интересовали церковные дела (и, конкретно, борьба Киприана за митрополичий престол), чем борьба с Ордой.

      Можно полагать, что рассказ Тр. был не первым повествованием о Куликовской битве. Мы знаем только один источник этого рассказа - синодик убитых, хотя и дошедший в рукописи более позднего времени,⁴⁵ но составленный, по всей видимости, после сражения. Но наличие в рассказе Тр.-Рог.- Сим. за 1380 г. некоторых дублировок текста (повторение упоминаний о бегстве Мамая и о возвращении Дмитрия в Москву) позволяет, как отметил Л. А. Дмитриев, предполагать, что текст этот уже был дополнен.⁴⁶ Даже если считать, что рассказ, совпадающий в Тр. и в Рог.-Сим., о Куликовской битве восходил не к Тр., а к своду 1390-1392 гг.,⁴⁷ все же эта дата - не современная битве, а отстоящая от нее не менее чем на 10 лет. Рассказ НСС о событиях конца XIV в. не был, очевидно, проникнут такими тенденциями, которые ((153)) заметны в Тр., но он явно вторичен и тоже не лишен тенденциозности. Рассказ этот, видимо, сложился в первой половине XV в. и отражал некоторые политические события этого периода (обвинение суздальских князей в предательстве в 1382 г.) и т. д. Последующее летописание - MCC и особенно Ник. - внесло в этот рассказ множество явных дополнений.

      Своеобразие внелетописных памятников, повествующих о Куликовской битве, и их отражения в поздней летописной традиции (Ник. и др.) заключается в том, что только в них содержался рассказ о решающей роли Владимира Андреевича Серпуховского и Дмитрия Боброка в исходе битвы (засадный полк), о поведении Дмитрия Донского во время сражения (обмен одеждами с Михаилом Бренком, поиски и обнаружение его после боя), а также об иноках-воинах, посланных на битву Сергием Радонежским.

      В исторической литературе XX в. о Куликовской битве⁴⁸ важнейшую роль играли (как и в предшествующих трудах) соображения о «вероятности» или «невероятности» тех или иных отдельных известий о ней. Даже А. Е. Пресняков, отметив, что в памятниках письменности обнаруживается «явная тенденция» выделить роль Владимира Андреевича и князей Ольгердовичей «возможно ярче», указал, что «у нас нет оснований отказать этой тенденции в фактически верной основе, так как нет данных, которые можно ей противопоставить, а внутренняя вероятность говорит в ее пользу». Он, однако, отказался от подробного изложения тех эпизодов битвы, которые читаются в Сказании о Мамаевом побоище и поздних летописных памятниках, ограничившись замечаниями, что роль Дмитрия Донского как «вождя Великороссии в национальной борьбе за независимость» обрисовалась позже «в условной перспективе общественной памяти и книжной разработке „повестей о Мамаевом побоище"». Он отметил, что особенно богата переделками была Ник., «выдвинувшая моральную роль св. Сергия, разработавшая романтический мотив об иноках Пересвете и Ослябе...».⁴⁹ В необъятной литературе о Куликовской битве, вышедшей в свет после Преснякова (и особенно в литературе военных и послевоенных лет), преобладает своеобразная военно-историческая трактовка этой темы: опираясь на Сказание о Мамаевом побоище и Ник., авторы предлагают читателям карты, изображающие диспозицию войск на Куликовом ((154)) поле, придают важное значение участию Сергия и троицких монахов, руководству Владимира Серпуховского и Дмитрия Боброка в исходе битвы; обсуждают поведение Дмитрия Донского во время сражения. Но, как и исследователи XIX в. (например., Н. И. Костомаров ⁵⁰), они исходят при этом не из характеристики источников, а из представлений о степени вероятности данного сообщения. Только один из историков XX в. - Г. В. Вернадский - был готов поверить утверждению Ник. об участии Киприана в подготовке к походу на Мамая (он и вообще строил весь рассказ о Куликовской битве по Ник.);⁵¹ остальные склонны были считать эту версию явным вымыслом. Однако об участии Сергия велись споры. Часть исследователей безусловно придавала важное значение участию Сергия в этом событии; часть отрицала его роль.⁵² Так же расходились мнения относительно обмена одеждами между Дмитрием и Михаилом Бренком. М. Н. Тихомиров признавал достоверность известия о таком переодевании и даже обосновывал его необходимость; Р. Г. Скрынников считает его невероятным.⁵³

      Некоторые работы, вышедшие за последние десятилетия, содержали важные наблюдения, связанные с источниками по истории Куликовской битвы. Мы упоминали работы Л. А. Дмитриева, показавшего, что уже первоначальная редакция Сказания о Мамаевом побоище приписывала роль союзника Мамая Ольгерду (а не Ягайло, как следует из всех современных битве источников), и М. А. Салминой, построившей генеалогию летописных рассказов о Куликовской битве. В. А. Кучкин, приведший убедительные аргументы в пользу поздней (не ранее конца XV в.) датировки Сказания о Мамаевом побоище, показал, что в первоначальных редакциях Жития Сергия обет Дмитрия Сергию построить монастырь после победы над Мамаем был дан не перед Куликовской битвой, а перед ((155)) предшествующей ей битвой 1378 г. на Воже (монастырь был построен, как следует из летописей, до Куликовской битвы).⁵⁴

      Когда и при каких обстоятельствах появились в источниках рассказы о важной роли Владимира Андреевича Серпуховского (Храброго) и Дмитрия Боброка и о засадном полке, решившем исход боя? В рассказе Тр. ни Владимир, ни Боброк как участники Куликовской битвы не упоминались; НСС дважды упоминал Владимира в связи с битвой, но о засадном полке ничего не сообщал; о роли Боброка он также умалчивал. Развернутый рассказ о засадном полке, Владимире и Боброке принадлежал Сказанию о Мамаевом побоище и, вслед за ним, Никоновской летописи.

      Чем может быть объяснено умолчание всех летописей до XVI в. об этом важном, согласно Сказанию и Ник., моменте в истории битвы? Умолчание летописания конца XIV в. о роли Владимира Андреевича может быть объяснено тем, что в 1389 г. между ним и Дмитрием Ивановичем возник конфликт (Дмитрий отнял у серпуховского князя Дмитров и Галич), в начале княжения Василия I Владимир «отъезжал» от великого князя в Новгородскую землю; только затем конфликт был урегулирован. НСС не имел оснований преуменьшить роль Владимира Андреевича; трудно объяснить умолчание в этом источнике о засадном полке, если он играл столь важную роль в исходе битвы. Еще более трудно объяснить умолчание о Боброке во всех летописях до Ник. Никаких оснований для тенденциозного умолчания о нем, если о его деятельности было известно, летописи XV в. не имели. Потомки его служили князьям московским; внук производил перепись в Костроме.⁵⁵

      Каков был идейный смысл рассказа о Владимире Андреевиче и Боброке, засадном полке и поисках Владимиром Дмитрия после боя в Сказании о Мамаевом побоище? Исследователи оценивали смысл этого рассказа по-разному. Л. А. Дмитриев писал, что эпизод с засадным полком «прославляет не серпуховского князя, а воеводу князя московского Дмитрия Волынца... Судя по ряду летописных записей, Владимир Андреевич был незаурядным храбрым полководцем. При чтении же Сказания создается впечатление, что автор приуменьшил роль Владимира Серпуховского в событиях 1380 г.».⁵⁶ По мнению же М. З. Тихомирова, Сказание прославляло Владимира ((156)) Серпуховского и литовских князей Ольгердовичей. Оно было тенденциозным памятником, изображавшим Дмитрия Донского «почти трусом»: «Это - сознательное искажение действительности, а не только литературный прием». Рассказ о пребывании Дмитрия в конце битвы вдали от поля боя, где его нашли воины, посланные Владимиром Андреевичем, «представляет своего рода памфлет, направленный против великого князя и, вероятно, возникший в кругах, близких к Владимиру Андреевичу Серпуховскому». С Владимиром Андреевичем Серпуховским связывал Сказание о Мамаевом побоище и Р. Г. Скрынников, но, соглашаясь с поздней датировкой Сказания, предложенной В. А. Кучкиным, он считал, что дошедший до нас текст памятника представлял собою позднюю (конца XV в.) переделку некоего более раннего памятника, еще не включавшего содержащихся в Сказании явных анахронизмов.⁵⁷

      Таким образом, перед исследователями вновь встает вопрос о некоем протографе, лежащем в основе Сказания (а заодно и «Задонщины»), который ставил еще А. А. Шахматов. Однако никаких независимых текстов, отражающих этот протограф, пока не обнаружено. Исключение составляет один любопытный фрагмент, на который обратила внимание Р. П. Дмитриева. Он содержится в Тверском сборнике XVI в. и обнаруживает сходство со Сказанием и особенно с «Задонщиной»: «В лето 6888. А се писание Софониа резанца, брянского боярина, на похвалу великому князю Дмитрию Ивановичу и брату его князю Володимеру Андреевичу...». Далее говорится о приходе Мамая, о его намерении идти на Русь, а приписанные и зачеркнутые строки представляли собой концовку, где упоминается «суженое место межу Доном и Днепром, на поле Куликове на реце на Непрядве», где «положили свои головы» русские воины, и воздается им честь и слава.⁵⁸ Но даже если предполагать, что этот текст действительно первичен по отношению к известным нам текстам «Задонщины» и Сказания, то вопроса о существовании и характере протографа Сказания он не решает. Здесь не упоминаются ни воины, посланные св. Сергием, ни засадный полк, ни Боброк. Р. Г. Скрынников не дал никакого текстологического обоснования своему предположению о пратексте Сказания о Мамаевом побоище - он просто отнес все «поздние датирующие признаки» в тексте Сказания (Ольгерд вместо Ягайла, Киприан в ((157)) Москве, неправильное именование жены Владимира Андреевича и т. д.) «к слою, возникшему едва ли не в процессе обработки памятника». Как и В. А. Кучкин, он придал важное значение «прямой ссылке автора на источники информации, которыми он пользовался: „Се же слышахом от вернаго самовидца, иже бе от плъку Владимера Андреевича"... »,⁵⁹ Но эта ссылка на «самовидца», как часто бывало в житийных и сходных с ними памятниках, относилась к сообщению о чуде - о руках, спускавшихся с небес и державших венцы над русскими воинами.⁶⁰

      В. А. Кучкин обратил внимание на то, что в «Задонщине», как и в Сказании, упоминалось, что в повороте Куликовской битвы большую роль сыграл Владимир Серпуховской. Он имеет в виду, очевидно, текст в одном из списков «Задонщины» (ГИМ, Муз. собр., № 3045): «И нукнув князь Владимер Андреевич с правые руки на поганаго Мамая с своим князьм Волыньскым, 70-ю тысящами...».⁶¹ Но Р. П. Дмитриева и А. А. Зимин с достаточным основанием признали это место в пространной редакции «Задонщины» вставкой из Сказания.⁶² Да и сама «Задонщина», как уже было указано, не может считаться наиболее ранним и близким по времени к Куликовской битве памятником: все, что мы знаем о времени ее письменной фиксации, - это то, что она была написана не позже 1479 г.

      Высказывались сомнения в том, что Сказание о Мамаевом побоище, приписывающее столь важную роль Владимиру Серпуховскому, могло быть написано после середины XV в., когда удельное княжество Серпуховское было уничтожено.⁶³ Но уничтожение его произошло лишь в 1456 г., при внуке Владимира Василии Ярославиче, верном союзнике Василия II в борьбе за престол, которого неблагодарный великий князь тем не менее отправил в заточение. У серпуховского князя оставались сторонники, составившие заговор с целью освободить его.⁶⁴ В силе оставался и Троицкий монастырь, основанный на ((158)) бывших владениях Владимира Андреевича и занимавший весьма самостоятельную позицию во время усобиц середины века.

      Вопрос о датировке Сказания о Мамаевом побоище, как и «Задонщины», требует, конечно, еще дополнительного исследования. Но дошедшие до нас тексты этих памятников были написаны (или записаны по устным источникам) позже летописных рассказов конца XIV-XV в. о Куликовской битве и не могут считаться основными источниками по ее истории.

      Что же мы, однако, знаем о роли церкви в борьбе с Ордой? Положению церкви и борьбе за престол митрополита было в значительной степени посвящено наиболее раннее летописное повествование об истории конца XIV в. - рассказ Тр. и сходных с нею летописей. Однако перипетии этой борьбы в очень незначительной степени связывались в летописном рассказе, как и в трудах большинства историков, с русско-татарскими отношениями. «Повесть о Митяе», включенная в текст Тр., охватывала 1379-1382 гг., т. е. то самое время, когда произошла Куликовская битва; но в повести битва даже не упоминалась, да и в дальнейшем летописном повествовании Тр. она занимала весьма скромное место. Не сообщалось, каково было отношение митрополита Киприана, позиции которого выражал летописный свод, лежащий в основе Тр., к этой битве и к дальнейшим русско-татарским отношениям. Повествуя о том, что в 1381 г. Киприан приехал в Москву, а в 1382 г. опять «съеха из Москвы в Кыев», летописец ничего не говорил о его отношении к Орде.

      Но, несмотря на полное отсутствие таких сведений в летописании, недавно в исторической литературе была высказана мысль о решающей роли Киприана и его сторонников, монахов «исихастов» - «всероссиян» в борьбе с Ордой. «...Что было бы, если бы Дмитрий Иванович был побежден Мамаем?» - спрашивал Г. М. Прохоров в монографии, специально посвященной «Повести о Митяе» и русско-византийским отношениям в эпоху Куликовской битвы. «...Он, конечно, отвернулся бы - вынужден был отвернуться - от толкавших его на борьбу с „безбожными" и „погаными" татарами монахов-„всероссиян"...». В подкрепление этой мысли автор ссылается на роль Сергия в событиях 1380 г.: «Как известно, роль Сергия Радонежского в моральном ободрении Дмитрия Ивановича была громадна».⁶⁵ Но о какой-либо роли Сергия в подготовке и ходе Куликовской битвы Тр. (связанная как раз с Киприаном!) не упоминала ни единым словом; в НСС упоминалось другое лицо, благословившее Дмитрия на битву, - епископ Герасим. В ((159)) житии Сергия, написанном полвека спустя, говорилось лишь о «моральном ободрении» им Дмитрия перед более ранней битвой на Воже (1378 г.); развили эту тему источники, написанные более чем через сто лет после битвы, - Сказание о Мамаевом побоище и Ник.

      На чем вообще основывается представление о существовании на Руси некоего движения исихастов (сторонников направления, игравшего важную роль в византийских церковных спорах), они же «всероссияне» (т. е. сторонники единой митрополии «всея Руси», охватывающей и Северо-Восточную и Западную Русь), в конце XIV в.? Летопись не сообщает ни о каком подобном движении. Утверждение о его существовании было высказано Г. М. Прохоровым в связи с обстоятельствами борьбы Киприана за митрополичий престол после 1376 г. Начал Киприан борьбу за престол еще при жизни московского митрополита Алексия; после его смерти в 1378 г. он сделал попытку приехать в Москву, но был изгнан Дмитрием Донским, желавшим поставить на митрополичий престол спасского архимандрита Михаила-Митяя. Об этих событиях мы узнаем из посланий самого Киприана, написанных в том же 1378 г. Первое из них - послание Сергию Радонежскому и его племяннику Феодору Симоновскому; Киприан извещает их о том, что идет «к сыну своему ко князю великому на Москву» и надеется увидеть «друг друга и наслажитися духовных словес». Второе послание, написанное через 20 дней после первого, - совершенно иное по тону: Киприан описывает те унижения, которые он претерпел после приезда и изгнания, и гневно осуждает своих адресатов - Сергия и Феодора: «И аще миряне блюдутся князя, занежа у них жены и дети, стяжания и богатства, и того не хотят погубити... - вы же, иже мира отреклися есте и живете единому Богу, како, толикую злобу видив, умолчали есте? Растерзали бы одежи своя, глаголали бы есте пред князи, не стыдяся!». Заканчивается послание отлучением от церкви всех, кто «таковое бещестие възложили на мене и на мое святительство» и «хто покусится ту грамоту сжети и затаити...».

      Спустя несколько месяцев Киприан, правда, послал на Русь еще одну грамоту, в которой благодарил неких «сынов нашего смирения» за «повиновение и любовь» к церкви и к нему, но грамота эта адресована в рукописи сынам «имярек, имярек, имярек», и кто были эти адресаты, мы не знаем. Нет во всяком случае никаких оснований полагать, что Сергий и Феодор содействовали приезду Киприана в Москву в 1378 г. - недаром в первом послании после своего изгнания он гневно осуждал их.⁶⁶ ((160))

      Обстоятельства борьбы за митрополичий престол были изложены в «Повести о Митяе».⁶⁷ Михаил-Митяй отправился в 1379 г. в Константинополь за поставлением на митрополию; по дороге, в Орде, как сообщает повесть, «ят бысть Митяй Мамаем». Правда, кончился этот эпизод сравнительно благополучно - до нас дошел ярлык, данный Митяю по стандартному образцу тех ярлыков, которые давались его предшественникам-митрополитам. Одновременно с Митяем отправился через Орду в Константинополь и его энергичный противник епископ Дионисий Суздальский. Какова была позиция Митяя и Дионисия по отношению к ханской власти? По этому поводу высказывались два противоположных мнения.

      И. Б. Греков считал, что Дионисий был ставленником суздальско-нижегородских князей и «ордынской дипломатии», именно поэтому он благополучно проследовал через Орду, между тем как Мамай, «отпустив Митяя в Кафу, продолжал внимательно следить за московскими иерархами, намереваясь помешать осуществлению их миссии». И. Б. Греков предполагал даже «причастность ордынской дипломатии к смерти Митяя, последовавшей, как известно, на борту корабля, шедшего из Кафы в Константинополь».⁶⁸

      Противоположна характеристика, которую дал Дионисию и Митяю Г. М. Прохоров. Дионисия он объявлял идеологом «освободительной антитатарской борьбы», приписывая ему интерполяции в рассказе Лаврентьевской летописи о нашествии Батыя, - предположение, которое должно быть отвергнуто ввиду идентичности рассказа о Батые Лаврентьевской (включая мнимые «интерполяции») с аналогичным рассказом Тр., независимо от Лавр. восходившей к тому же летописному своду 1305 г.⁶⁹ Благополучный проезд Дионисия через Орду Г. М. Прохоров объяснял тем, что, «может быть, Дионисий бежал, изменив внешность». Дионисия он считал «единомудренным» с Киприаном, Сергием Радонежским и Феодором Симоновским представителем «иноческой партии».⁷⁰

      Построения обоих авторов представляются нам одинаково неубедительными. На основании скупых сообщений источников невозможно сказать, каково было отношение Мамая к Митяю и Дионисию. Что касается принадлежности Дионисия ((161)) к монашеской «партии» Киприана, Сергия и Феодора, то оно вообще ни из чего не вытекает. Дионисий не только не был единомышленником Киприана, но оказался вскоре его соперником в борьбе за престол. После того, как Митяй внезапно умер, не доехав до Константинополя, собор греческих архиереев поставил митрополитом его спутника Пимена; назначение это было провозглашено в соборном определении патриарха Нила, в котором решительно отвергались претензии Киприана на митрополичий престол.⁷¹ В «Повести о Митяе» и в грамотах патриарха Антония, написанных десять лет спустя, поставление Пимена объяснялось «ложью и обманом» с его стороны,⁷² и Дмитрий, по-видимому, первоначально не признал его, пригласив в 1381 г. в Москву Киприана. Но двухгодичное пребывание Киприана на митрополичьем престоле оказалось неудачным, и после бегства его из Москвы во время нашествия Тохтамыша он был в 1383 г. изгнан и митрополитом признан Пимен. Однако и положение Пимена не было прочным. В 1383 г. в Константинополь был отправлен Дионисий в сопровождении Феодора Симоновского. Но целью Дионисия было не восстановление Киприана, а утверждение своих собственных прав на митрополичий престол, на что патриарх дал согласие. Однако на обратном пути через Киев Дионисий был в 1384 г. арестован тамошним князем (вассалом Литвы) Владимиром Ольгердовичем. Можно думать, что этот арест был произведен не только «с ведома» (это признает и Г. М. Прохоров), но и по инициативе Киприана, пребывавшего в то время в Киеве в качестве митрополита. Враждебность Киприана Дионисию (умершему в заточении в 1385 г.) выразилась и в написании им десять лет спустя после смерти соперника грамоты в Псков, в которой отменялась «владычня грамота Денисьева» в Псков и несправедливо утверждалось, что «патриарх ему того не приказал деяти».⁷³ О принадлежности Киприана и Дионисия к одной «партии» говорить, таким образом, довольно трудно.

      Нет оснований считать единомышленником Киприана также Феодора Симоновского. В 1383 г. Феодор сопровождал Дионисия в Константинополь и поддержал его притязания на митрополичий престол. В 1386 г. он снова приехал в Константинополь и на этот раз выступил сторонником явившегося на ((162)) патриарший суд московского митрополита Пимена, который назначил его архиепископом Ростовским.⁷⁴

      Существование «иноческой партии» в конце XIV в. не только не обнаруживается в источниках, но находится в явном противоречии с ними. Ничем не подтверждается роль ее предполагаемых участников в борьбе с Ордой. Даже Сергию, как мы знаем, эта роль приписывалась лишь с середины XV в., да и то в очень скромной форме, а по-настоящему - с конца века. Киприан, изгнанный Дмитрием из Москвы, пребывал в 1380 г. в Литве и был скорее противником, нежели сторонником московского великого князя. Предположение И. Мейендорфа, что Киприан, «если Ягайло спросил его совета, вступать ли в коалицию с Мамаем», убедил его не делать этого,⁷⁵ - простая догадка: мы ничего не знаем ни о таком запросе Ягайла, ни об отрицательном ответе Киприана.

      Утверждения Г. М. Прохорова о первостепенной роли «монашеской партии» в борьбе против Мамая стали частью гораздо более широкой концепции, построенной его учителем ⁷⁶ Л. Н. Гумилевым. Как мы уже упоминали, Л. Н. Гумилев считал, что никакого монгольского завоевания Руси в XIII в. не было, что уже при Александре Невском произошло первое освобождение Руси от монголов, что Русь и Орда представляли собой некое «суперэтническое» единство, а вражда между ними возникла лишь в конце XIV в., при Мамае.⁷⁷

      Вражду эту Л. Н. Гумилев объяснял тем, что власть в Орде захватил Мамай, который «опирался на союз с Западом, главным образом, с генуэзскими колониями в Крыму», в то время как его противник, хан Белой орды Тохтамыш, придерживался «традиционной политики союза с Русью, проводимой со времен Батыя». Утверждение автора о союзе Мамая с «Западом» основывается, очевидно, на летописном известии (Тр.) о том, что Мамай, отправляясь на «всю землю Русскую», нанял «Фрязы и Черкасы и Ясы». Гумилев считал, что «поволжские татары неохотно служили Мамаю и их в войске было немного», и поэтому Мамай привлек «ясов и касогов», а заодно «крымских евреев и караимов». Но прежде всего Мамаю «нужны были деньги и немалые» - их он попросил у генуэзцев, владевших колониями в Крыму, - «те обещали помочь, но потребовали взамен получения концессий для добычи мехов и торговли на севере Руси, в районе великого Устюга». Мамай ((163)) предложил Дмитрию, что «за предоставление концессий» он дает ему «ярлык на великое княжение». «Если бы Дмитрий согласился на эту сделку, Московская Русь в короткое время превратилась бы в колонию генуэзцев», - пишет Гумилев, но «преподобный Сергий Радонежский заявил, что с латинянами никаких дел быть не может: на Святую Русь нельзя допускать иноземных купцов, ибо это грех».⁷⁸ Убедившись после первых столкновений в том, что русская рать не уступает татарской, Мамай отправил на Русь войска, состоявшие из «генуэзской пехоты» и степняков, мобилизованных «на генуэзские деньги». В итоге Куликовской битвы царство Мамая, - которое, по Гумилеву, было не нормальным этническим образованием, а этнической «химерой», опиравшейся на международную торговлю, - было побеждено, а «новая этническая общность - Московская Русь -выступила реальностью всемирно-исторического значения».⁷⁹

      Читатель, который пожелал бы определить источники, на которых основывались эти построения, оказался бы в немалом затруднении. Откуда взял Гумилев известия об опоре Мамая на международную торговлю, о его переговорах с генуэзцами, о их требовании «концессий» в районе Великого Устюга, о сделке, предложенной Мамаем Дмитрию и отклоненной Сергием Радонежским, о «генуэзских деньгах», полученных Мамаем перед битвой, наконец, об участии в его войске «крымских евреев и караимов»?

      Из летописей нам известно о некоем Некомате (согласно НСС и более поздним сводам, «сурожанине» - купце, торговавшем с Крымом), ведшем враждебные Москве переговоры с Тверью и Ордой, но ни о каком участии в этих переговорах генуэзцев и их требованиях к Мамаю там ничего не сообщалось.⁸⁰

      Не менее загадочно приведенное Гумилевым заявление Сергия Радонежского о недопустимости дел «с латинянами» и допуска их «на святую Русскую землю». Откуда взял автор эту цитату? Ни в Тр., ни в источниках XV в. - в Житии Сергия, в НСС, ни даже о летописях XVI в. ни слова не говорится о заявлениях Сергия против «латинян». Источники богатого подробностями повествования Гумилева о событиях вокруг Куликовской битвы остаются неизвестными. ((164))

      Через два года после Куликовской битвы победитель Мамая хан Тохтамыш напал на Москву, сжег и разграбил ее. Почему же этот сторонник «традиционного союза с Русью», никак не связанный с Западом, совершил такое нападение? Виною, согласно Л. Н. Гумилеву, были суздальские князья, составившие донос Тохтамышу на Дмитрия, - «сибиряку и в голову не пришло, что его обманывают», - а также «характер населения, осевшего в Москве» и ответившего хану сопротивлением. «Посадский люд» хотел выпить и погулять; напившись, москвичи забрались на кремлевские стены «и ругали татар, сопровождая брань соответствующими жестами», - «а татары, особенно сибирские, народ очень обидчивый, и поэтому крайне рассердились». Восставшие не хотели выпускать митрополита Киприана из города и ограбили его «до нитки». «...Когда был выпит весь запас спиртного, москвичи решили договориться с татарами» и впустить их послов в город, «но когда открывали ворота, никому из представителей „народных масс" не пришло в голову выставить надежную охрану», «татары ворвались в город и устроили резню».⁸¹

      Версия о пьяных москвичах была взята Гумилевым из летописной и историографической традиции, восходившей к НСС, где горожанам ставилось в упрек нежелание выпустить из города Киприана; из этого же источника взято упоминание о роли суздальских князей в походе Тохтамыша (хотя об их «доносе» Тохтамышу и в этом своде ничего не сообщается). В Тр. упоминания о суздальских князьях, о пьянстве москвичей и о попытке Киприана уехать из Москвы вообще не было, - там говорилось только о вероломстве татар и об их зверствах и грабеже в городе. Но и НСС описывал стойкость осажденных, подвиги их предводителя князя Остея и москвича - суконника Адама. Непонятно, на каком основании Л. Н. Гумилев приписывал инициативу в переговорах с Тохтамышем горожанам: во всех летописях говорится, что именно хан, не сумев взять город, обманул Остея «лживыми речами и миром лживым», убил его и захватил город. Почему же Гумилев именует Тохтамыша «добродушным и доверчивым» и объявляет его поход «совсем не страшным»?

      Изучение летописной традиции, отражающей последние годы правления Дмитрия Донского, позволяет отделить ранние сообщения об этом историческом периоде от поздних наслоений. Многие живописные подробности (в частности, рассказы о перипетиях Куликовской битвы) должны быть отнесены не ((165)) к категории исторических фактов, а к области преданий. Рассказы XV-XVI вв. не теряют при такой постановке вопроса научной ценности; они могут рассматриваться как «культурные остатки» времени их написания, как свидетельства о постепенно нараставшем интересе к событиям конца XIV в., о ретроспективной их оценке (особенно с конца XV в. - времени окончательного освобождения от ордынского ига).

      Отделив раннюю традицию от поздней, мы обнаруживаем ряд «белых пятен» в истории конца XIV в., на которые прежде обращалось мало внимания. Какова была действительная роль иерархов русской церкви в событиях того времени? Представление о Сергии как вдохновителе Куликовской битвы было создано, как мы видели, более поздней традицией - высоко почитаемый как святой и основоположник общежительного монашества в Северо-Восточной Руси, он был, вероятно, сторонником Дмитрия Донского и его политики, но о конкретном участии его в событиях 1380 г. мы не имеем достоверных сведений. Киприану идея борьбы с Ордой была чужда; это видно хотя бы из текста связанной с ним Тр.⁸² Возможно, что смысл его многолетнего противостояния с Дмитрием Донским заключался в борьбе за единую митрополию «всея Руси» (т. е. за древнюю киевскую митрополию, находившуюся к тому времени во владениях двух государей - литовского и московского) - против выделения из нее отдельной митрополии «великой Руси» (т. е. Северо-Восточной, Московской).⁸³

      Неясными остаются позиции Митяя, Дионисия и Пимена. Митяй - безусловный приверженец Дмитрия, его ставленник. Дионисий был противником Митяя, но также и Киприана, который, видимо, был виновником его заточения в Киеве в 1384 г.; он был образованным иерархом, уважаемым в Византии, но роль его в русско-татарских отношениях ⁸⁴ остается неизвестной, - то, что при нем был переписан Лаврентием летописный свод начала XIV в., ни о чем не свидетельствует. ((166))

      Наиболее загадочна фигура Пимена. Грамота патриарха Нила 1380 г., резко осудившая Киприана и рукоположившая Пимена на митрополичий престол Киева и «великой Руси», именовала его «благоговейнейшим иеромонахом» и не выражала сомнений в том, что поставления его домогался сам Дмитрий.⁸⁵ Но грамота другого патриарха, Антония, данная в 1389 г., обвинила Пимена в сочинении «подложной грамоты» и утверждала права Киприана.⁸⁶ Утверждение, что эти «подложные грамоты» были написаны на данных Дмитрием Митяю незаполненных «харатьях» с печатями, которые должны были служить в случае нужды векселями, встречается только в «Повести о Митяе». Повесть утверждает, что по возвращении Пимена из Константинополя (согласно летописи, он вернулся в 1381 г.) Дмитрий обвинил его в обмане, снял с него клобук и сослал в Чухлому и Тверь. Фактом остается, однако, то обстоятельство, что в 1382 г. Пимен был вновь приглашен Дмитрием на митрополичий престол и занимал его в течение шести или восьми лет. Неупоминание об этом в «Повести о Митяе» (вопреки всем летописным текстам) Г. М. Прохоров объясняет тем, что повесть была написана не позднее 1382 г.,⁸⁷ но умолчание об изгнании Киприана в этом году и приглашение Пимена могло носить тенденциозный характер - упоминание об этом полностью противоречило бы счастливому для Киприана окончанию повести. Заслуживает внимания загадочное сообщение НСС и следующих ему летописей о приезде Киприана на Русь в 6894 (1386) г. (какую Русь? В Литовской Руси Киприан, очевидно, пребывал все эти годы). Возможным подтверждением этого известия служит соборное постановление патриарха Нила 1387 г., где говорилось, что Киприан просил отсрочки его приезда на соборный суд, пока он идет «по делу, на которое он посылается» по приказу императора, с оговоркой, чтобы он «никоим образом не совершал ничего святительского в Великой Руси и не ходил туда».⁸⁸

      Мы не знаем, кто из деятелей конца XIV в. был провозвестником освобождения Руси от ордынского ига и выступали ли тогда подобные провозвестники. К теме борьбы с ханской властью обратился лишь в первой половине XV в. Новгородско-Софийский свод, включивший в общерусское ((167)) летописание тверские рассказы о восстаниях начала XIV в. и поместивший пространные повести о Куликовской битве и нашествии Тохтамыша. В прямой и развернутой форме призыв к отказу от подчинения ханам был высказан лишь в 1480 г. архиепископом Вассианом Ростовским накануне окончательного освобождения от ханской власти.

* * *

¹ Ильин И. А. О сопротивлении злу силою. Берлин, 1925. С. 230-266. 2-е изд.-Лондон; Канада, 1925; Струве П. Б. Дневник // Возрождение. 1925. 25 июня.
² Шахматов А. А. Общерусские летописные своды XIV и XV вв. // ЖМНП. 1901. № 11. С. 65; Шамбинаго С. К. Повести о Мамаевом побоище. СПб., 1906. С. 81- 83; Шахматов А. А. Отзыв о сочинении С. К. Шамбинаго «Повести о Мамаевом побоище». СПб., 1906. СПб., 1910. С. 104, 124. (Отд. отт. из отчета о двенадцатом присуждении премий митрополита Макария).
³ Салмина М. А. «Летописная повесть» о Куликовской битве и «Задонщина» // «Слово о полку Игореве» и памятники Куликовского цикла. М.; Л., 1966. С. 344-384; Истоки русской беллетристики. Л., 1970. С. 266-269; Салмина М. А. Повесть о нашествии Тохтамыша // ТОДРЛ. Л., 1979. Т. 34. С. 136- 148; Гребенюк В. П. Борьба с ордынскими завоевателями после Куликовской битвы и ее отражение в памятниках литературы первой пол. XV в. // Куликовская битва в литературе и искусстве. М., 1980. С. 52-62. Ср.: Клосс Б. М. О времени создания Русского Хронографа // ТОДРЛ. Л, 1971. Т. 26. С. 244-255; Творогов О. В. Древнерусские Хронографы. Л., 1975. С. 40-41.
⁴ ПСРЛ. СПб., 1913. Т. 18. С. 118-140; Пг., 1922. 2-е изд. Т. 15, вып. 1. Стб. 116-158.
⁵ См.: Насонов А. Н. История русского летописания XI-начала XVIII века. М., 1969. С. 368-369.
⁶ Карамзин Н. М. История государства Российского. М, 1993. Т. 5. Примеч. 254 (С. 316).
⁷ Салмина М. А. 1) «Летописная повесть» о Куликовской битве и «Задонщина». С. 361; 2) Повесть о нашествии Тохтамыша. С. 187.
⁸ Летопись по Лаврентьевскому списку. СПб., 1872. С. 508-509.
⁹ Псковские летописи / Приготовил к печати А. Н. Насонов. М.; Л., 1941. Вып. 1. С. 24; М., 1955. Вып. 2. С. 29.
¹⁰ ПСРЛ. СПб., 1851. Т. 5. С. 235-244; Новгородская первая летопись старшего и младшего изводов. М.; Л., 1950. С. 374-384; ПСРЛ. СПб., 1848. Т. 4. С. 72-97; Пг„ 1915-Л., 1925. 2-е изд. Т. 4, ч. 1. С. 305-368.
¹¹ М. А. Салмина справедливо указала, что утверждения С. Н. Азбелева и И. Б. Грекова {Азбелев С. Н. Повесть о Куликовской битве в Новгородской летописи Дубровского // Летописи и хроники: Сб. М., 1974. С. 172; Греков И. Б. Восточная Европа и упадок Золотой Орды. М., 1975. С. 444-447), будто никакой ошибки в Пространной летописной повести о Куликовской битве не было и Федор Тарусский был «реальной исторической личностью 70-х годов XIV в.», основаны на недоразумениях (Сашина М. А. Еще раз о датировке «Летописной повести» о Куликовской битве // ТОДРЛ. Л., 1977. Т. 32. С. 23- 24, 37-38).
¹² Салмина М. А. Повесть о нашествии Тохтамыша. С. 147-151.
¹³ ПСРЛ. М.; Л., 1962. Т. 27. С. 70-87; М.; Л., 1959. Т. 26. С. 123-163 356.
¹⁴ ПСРЛ. М., 1965. Т. 30. С. 124-128 (из летописи типа Тр. была заимствована, очевидно, Повесть о Митяе. Некоторые известия - поставление епископов Киприаном в 6891 г. и Пименом в 6899 г. были явным следствием путаницы.
¹⁵ Ср.: Прохоров Г. М. Летописная повесть о Митяе // ТОДРЛ. Л., 1976. Т. 30. С. 242-245. Г. М. Прохоров отметил, что некоторые чтения «Повести о Митяе» в Ерм. читаются ближе к Тр., чем в Моск. Это, очевидно, объясняется тем, что текст MCC в данном случае был точнее передан в Ерм. В Уваровской и Львовской (ПСРЛ, СПб., 1910. Т. 20, перв. пол., ч. I. С. 197-210) летописях совпадает с Ерм. не только «Повесть о Митяе», но и весь рассказ 1375-1389 гг.
¹⁶ Тихомиров М. Н. Куликовская битва 1380 г. // Повести о Куликовской битве / Изд. подготовили М. Н. Тихомиров, В. Ф. Ржига, Л. А. Дмитриев. М., 1959. С. 345; Черепнин Л. В. Образование Русского централизованного государства в XIV-XV веках. М., I960. С. 596-597.
¹⁷ Насонов А. Н. История русского летописания XI-начала ХVIII века. С. 260-274.
¹⁸ Лурье Я. С. Общерусские летописи XIV-XV вв. Л., 1976. С. 175-176
¹⁹ ПСРЛ. М.; Л., 1963. Т. 28. С. 78-86, 241-250
²⁰ ПСРЛ. СПб., 1859. Т. 8. С. 25-60.
²¹ Памятники литературы Древней Руси: XIV-середина XV в. М 1981 С. 386-388.
²² «Слово о полку Игореве» и памятники Куликовского цикла. С. 548-550 (Кирилло-белозерский список), 536-548, 550-556 (остальные списки). История текста «Задонщины» и взаимоотношений ее редакций со Сказанием о Мамаевом побоище в настоящей работе не разбирается - предметом рассмотрения служат лишь известия по истории Куликовской битвы, содержащиеся в этом памятнике, и их соотношение с летописными известиями. Для такой постановки темы необходимо учитывать различия между краткой редакцией «Задонщины», дошедшей в списке 1479 г., и списками ее пространной редакции (существование краткой редакции «Задонщины» признают авторы, по-разному представляющие историю ее текста; ср.: Зимин А. А. Введение // Задонщина. Древнерусская песня-повесть о Куликовской битве. Тула, 1980. С. 15-16; Лихачев Д. С. Взаимоотношение списков и редакций «Задонщины» (Исследование Анджело Данти) // ТОДРЛ. Л., 1976. Т. 31. С. 170-174; Данти А. О «Задонщине» и о филологии. Ответ Д. С. Лихачеву // Источниковедение литературы Древней Руси. Л.. 1980. С. 74-76).
²³ Салмина М. А. «Летописная повесть» о Куликовской битве и «Задонщина». С. 376-383.
²⁴ ПСРЛ. Т. 27. С. 248-257, 331-334 (тексты различных видов Сокращенных сводов не совпадают); СПб., 1911. Т. 22, ч. I. С. 414-417. Ср.: Салмина М. А. «Летописная повесть» о Куликовской битве и «Задонщина». С. 351- 352.
²⁵ Тихомиров М. Н. Древняя Москва (XII-XV вв.). М., 1947. С. 202-203.
²⁶ Дмитриев Л. А. Литературная история памятников Куликовского цикла // Сказания и повести о Куликовской битве / Изд. подготовили Л. А. Дмитриев и О. П. Лихачева. Л., 1982. С. 309-310.
²⁷ Сказания и повести о Куликовской битве. Л., 1982. С. 25-127.
²⁸ Там же. С. 28, 52. Здесь же отмечено, что Елена, жена Владимира Андреевича, ошибочно именуется Марьей (см. с. 397). Анахронистичным было также упоминание о том, что великий князь, отправляясь на битву с Мамаем, молился перед иконой Владимирской богоматери, которая, по летописным данным, была перенесена из Владимира в Москву лишь в 1395 г. (Сказания и повести о Куликовской битве. С. 32; ср. с. 238).
²⁹ Дмитриев Л. А. О датировке «Сказания о Мамаевом побоище» // ТОДРЛ. М.; Л. 1954. Т. 10. С. 185-199; ср.: Сказания и повести о Куликовской битве. C. 337-338; Кучкин В. А. Победа на Куликовом поле // ВИ. 1980. № 8. С. 7.
³⁰ ПСРЛ. Т. 26. С. 7, 125, 356. Ср.: Luria J. The London and L'vov MSS. of the Vologdo-Perm' Chronicle: The Problem of the Reconstructing Grand-Princely Chronicle Writing of the Early 1470s//Oxford Slavonic Papers. New Series 1972 Vol. 5. P. 90-92.
³¹ ПСРЛ. СПб., 1897. Т. 11. С. 25-122. (Фототип. воспроизведение: М., 1965).
³² ПСРЛ. Т. 11. С. 41.
³³ Шахматов А. А. Отзыв о сочинении С. К. Шамбинаго... С. 156-157.
³⁴ Клосс Б. М. Никоновский свод и русские летописи XVI-XVII веков. М, 1980. С. 127-129.
³⁵ Ср.: Шамбинаго С. К. Повести о Мамаевом побоище. С. 171-175. Шамбинаго считал, что эпизод этот внесен редактором Ник. Возражая ему, А. Е. Пресняков указал, что этот мотив, очевидно, «старше Никоновского извода и послужил источником для разработки роли Киприана, раз книжнику понадобилось внести его в „Повесть" о Куликовской битве» (Пресняков А. Е. Образование Великорусского государства. Пг.. 1918. С. 322, примеч. 2).
³⁶ О взаимоотношении между Сказанием в дополнительных статьях Лондонского списка и Летописной повестью в основном тексте этого списка см.: Салмина М. А. О датировке «Сказания о Мамаевом побоище» // ТОДРЛ Л 1974. Т. 29. С. 108-117.
³⁷ ПСРЛ. Т. 4, ч. 1. С. 486-487; Шахматов А. А. О так называемой Ростовской летописи. М., 1904. С. 24-26.
³⁸ ПСРЛ. Л., 1982. Т. 37. С. 34-37 и 76-79.
³⁹ ПСРЛ СПб., 1913. Т. 21, пол. вторая, ч. 2. С. 301-363, 395-402, 412- 413.
⁴⁰ ПСРЛ. Л., 1977. Т. 23. С. 88-91.
⁴¹ См. выше. С. 49.
⁴² Шахматов А. А. Отзыв о сочинении С. К. Шамбинаго... С. 1ll-112 180-188.
⁴³ Там же. С. 106-111.
⁴⁴ Насонов А. Н. История русского летописания XI-начала XVIII века. С. 353-358.
⁴⁵ Салмина М. А. «Летописная повесть» о Куликовской битве и «Задонщи-на». С. 370-371, примеч. 111. О датировке рукописи, содержащей этот список, см.: Скрынников Р. Г. Куликовская битва: Проблемы изучения // Куликовская битва в истории и культуре нашей Родины. М., 1983. С. 62, примеч. 101.
⁴⁶ Сказания и повести о Куликовской битве. С. 323-324; ср. с. 14-15.
⁴⁷ Лурье Я. С. Две истории Руси XV в.: Ранние и поздние, независимые и официальные летописи об образовании Московского государства. СПб., 1994. С. 62.
⁴⁸ Перечень этой литературы см.: Куликовская битва: Сб. статей. М., 1980. С. 299-312; Горский А. Д. Куликовская битва в исторической литературе // Куликовская битва в истории и культуре нашей родины. М., 1983. С. 31-42.
⁴⁹ Пресняков А. Е. 1) Образование Великорусского государства. С. 322- 323; 2) Лекции по русской истории. Т. 3. С. 111 (в печати).
⁵⁰ Костомаров Н. Русская история в жизнеописаниях ее главнейших деятелей. 4-е изд. СПб., 1896. Т. 1. С. 218-221.
⁵¹ Vernadsky G. The Mongols and Russia. New Haven, 1953. P. 259-262. (A History of Russia by G. Vernadsky and M. Karpovich. Vol. 3).
⁵² Прохоров Г. М. Повесть о Митяе: Русь и Византия в эпоху Куликовской битвы. Л., 1978. С. 107; Скрынников Р. Г. Куликовская битва // Звезда. 1980. №9. С. 17 (ср., однако: Скрынников Р. Г. Куликовская битва: Проблемы изучения. С. 58-59); Пашуто В. Т. «И въскипе земля Руская...» // История СССР. 1980. № 4. С. 79, примеч. 18; Кучкин В. А. Дмитрий Донской и Сергий Радонежский в канун Куликовской битвы // Церковь, общество и государство в феодальной России. М„ 1990. С. 103-126.
⁵³ Тихомиров М. Н. Куликовская битва 1380 г. С. 369; Скрынников Р. Г. Куликовская битва: Проблемы изучения. С. 68.
⁵⁴ Кучкин В. А. Дмитрий Донской и Сергий Радонежский в канун Куликовской битвы. С. 118-119.
⁵⁵ Веселовский С. Б. Исследования по истории класса служилых землевладельцев. М, 1969. С. 285-286.
⁵⁶ Дмитриев Л. А. К литературной истории Сказания о Мамаевом побоище // Повести о Куликовской битве. М., 1959. С. 430.
⁵⁷ Тихомиров М. Н. 1) Куликовская битва 1380 г. // ВИ. 1955. № 8. С. 15, 23; 2) Куликовская битва 1380 г. // Повести о Куликовской битве. С. 346; Скрынников Р. Г. Куликовская битва: Проблемы изучения. С. 61-62.
⁵⁸ Дмитриева Р. П. Был ли Софоний рязанец автором «Задонщины» // ТОДРЛ. Л., 1979. Т. 34. С. 23-25.
⁵⁹ Кучкин В. А. Победа на Куликовом поле. С. 16; Скрынникое Р. Г. Куликовская битва: Проблемы изучения. С. 60-61.
⁶⁰ Повести о Куликовской битве. С. 70. Ср.: Ключевский В. О. Древнерусские жития святых как исторический источник. М, 1871. С. 417-427 (репринт: М., 1988).
⁶¹ Кучкин В. А. Сподвижник Дмитрия Донского // ВИ. 1979. № 8. С. 113; «Слово о полку Игореве» и памятники Куликовского цикла. С. 546.
⁶² Дмитриева Р. П. Взаимоотношения списков «Задонщины» и «Слова о полку Игореве» // «Слово о полку Игореве» и памятники Куликовского цикла. С. 206-207; Задонщина. Древнерусская песня-повесть о Куликовской битве. Тула, 1980. С. 117.
⁶³ Скрынникое Р. Г. Где и когда было составлено «Сказание о Мамаевом побоище»? // Исследования по древней и новой литературе. Л., 1987. С. 210.
⁶⁴ Лурье Я. С. Две истории Руси XV в. С. 162.
⁶⁵ Прохоров Г. М. Повесть о Митяе. С. 107.
⁶⁶ Там же. С. 195-202. Ср.: Соколов Пл. Русский архиерей из Византии и право его назначения до начала XV в. Киев. 1913. С. 471-473.
⁶⁷ Прохоров Г. М. Повесть о Митяе. С. 220-223; Приселков М. Д. Ханские ярлыки русским митрополитам. Пг., 1916.
⁶⁸ Греков И. Б. Восточная Европа и упадок Золотой орды. С. 117-119.
⁶⁹ Прохоров Г. М. Повесть о Митяе. С. 71-74. Ср.: Лурье Я. С. Общерусские летописи XIV-XV вв. С. 22-33, 30-32.
⁷⁰ Прохоров Г. М. Повесть о Митяе. С. 78-81.
⁷¹ Русская историческая библиотека. СПб., 1880. Т. 6. Приложения, № 30 (стб. 165-184) (далее: РИБ).
⁷² Там же. Приложения, № 33 (стб. 193-227); Прохоров Г. М. Повесть о Митяе. С. 223-224.
⁷³ РИБ. Т. 6. Приложения, № 28 (стб. 233-234); Прохоров Г. М. Дионисий // Словарь книжников и книжности Древней Руси. Вып. 2 (вторая половина XIV-XVI в.). Ч.є. А-К. Л., 1988. С. 190.
⁷⁴ РИБ. Т. 6. Приложения, № 32, стб. 216-220.
⁷⁵ Meyendorff J. Byzantiam and the Rise of Russia. Cambridge, 1981. P. 224-
⁷⁶ Прохоров Г. М. Повесть о Митяе. С. 5.
⁷⁷ Гумилев Л. Н. Апокрифический диалог // Нева. 1988. № 3. С. 201, 203.
⁷⁸ Гумилев Л. Н. От Руси до России. СПб., 1992. С. 141-144.
⁷⁹ Гумилев Л. Н. Древняя Русь и Великая степь. М., 1989. С. 621.
⁸⁰ Говоря о роли генуэзцев в событиях 1380 г., следует учитывать, что как раз в 60-80-х гг. отношения генуэзцев с Мамаем были враждебными (Papacuslia Њ. Quod nоn iretur ad Tanam // Revue des etudes Sud-Est europeennes. 1979. N 2. P. 214).
⁸¹ Гумилев Л. Н. От Руси до России. С. 146-147; ср.: Гумилев Л. Н. Древняя Русь и Великая степь. С. 630-633.
⁸² Г. М. Прохоров (Повесть о Митяе. С. 53) пишет, что, «насколько мы можем судить, Киприан никогда, до самой смерти не молился о... мусульманских царях», но он же признает, что «возможность не славить в церквах татарского царя» Русь «потеряла после нашествия на Русь Тохтамыша» (Там же. С. 120); однако пребывание Киприана на московском митрополичьем престоле с 1389 г. происходило после нашествия Тохтамыша.
⁸³ Соколов Пл. Русский архиерей из Византии... С. 464-465; Прохоров Г. М. Повесть о Митяе. С. 49.
⁸⁴ Г. М. Прохоров (Повесть о Митяе. С. 30-31, 176) считает доказательством антитатарских настроений Дионисия то обстоятельство, что именно во время его пребывания на епископском престоле в Нижнем Новгороде плененный посол Мамая Сарайка «нача стреляти люди» и стрела «коснуся перьем епископа» (Тр., 6883). Но эпизод этот едва ли свидетельствует о позиции Дионисия.
⁸⁵ РИБ. Т. 6. Приложения, № 30 (стб. 174-175).
⁸⁶ Там же, № 32 (стб. 208).
⁸⁷ Прохоров Г. М. Повесть о Митяе. С. 138-140.
⁸⁸ РИБ. Т. 6. Приложения, № 32 (стб. 190). В Тверском сборнике утверждается, что в 1386 г. вместе со сбежавшим из Орды Василием Дмитриевичем в Москву «ис Киева приаха митрополит Киприань, и не принял его князь великий» (ПСРЛ. СПб., 1863. Т. 15. Стб. 444).

Источник:
Яков Соломонович Лурье. ИСТОРИЯ РОССИИ В ЛЕТОПИСАНИИ И ВОСПРИЯТИИ НОВОГО ВРЕМЕНИ // Россия Древняя и Россия Новая : (избранное), Санкт-Петербург : Д. Буланин, 1997, 403, [4] с., [1] порт., ISBN 5-86007-092-6